В гостях у Айвазовского...

В начале осени 1890 года мой дед Александр Владимирович Жиркевич¹ - военный юрист и начинающий литератор - приехал на лечение в Ялту, как было принято в те времена, надолго. Он с интересом посещал достопримечательности Крыма, любовался Ай-Петри, наслаждался видами моря («Увижу ль я тебя опять, страна очарованья?!»²), провел день в Севастополе... Вскоре Жиркевич вновь побывал в этом городе, но уже вместе с приехавшей к нему из Вильны молодой супругой Катей³. К тому времени они два года счастливо женаты, в семье подрастает маленький сын Сережа⁴, ласково называемый дома Гуля.

В дневнике⁵ Александр Владимирович запишет: «Только что вернулся из Севастополя, где встречал мою дорогую Каташечку. Теперь я опять счастлив! Бродя по руинам Севастополя и осматривая достопримечательности, я пришел к заключению, что грустно-горделивое чувство, возбуждаемое во мне, как в русском, этим городом — не есть капризное впечатление минуты... Нет! Я вновь пережил то же, что уже ранее переживал при первом посещении этого великого города-страдальца! Присутствие Каташи усиливало впечатление и придавало ему особенный оттенок! Я рад, что и Каташечка сподобилась видеть священное место, и что у нас с ней одним общим глубоким воспоминанием больше».

Побывали они и в Бахчисарае, вспоминая там трогательную историю, поведанную А.С. Пушкиным в романтической поэме «Бахчисарайский фонтан». Жиркевичу захотелось описать свое видение этой легенды; он сочинил стихотворение «Бахчисарай»⁶.

Узнав, что в Феодосии живет знаменитый маринист Иван Константинович Айвазовский, Жиркевич пишет ему письмо и прилагает автобиографическую поэму «Картинки детства»⁷ (свое первое крупное произведение). Вскоре Александр Владимирович получает ответ и приглашение посетить художника:

Феодосия 4-го Окт[ября]
Получил 5 окт. 1890 г. в Ялте

Многоуважаемый Государь Александр Владимирович.
Спешу выразить Вам сердечную мою благодарность за дорогое внимание. При Вашем любезном письме, получил Вашу книгу, которую с великим удовольствием прочту.

Я много слышал про Вас и буду счастлив познакомиться. На вопрос Ваш, буду ли в Феодосии, скажу, что до 12-го октября буду дома, затем еду на неделю в Симферополь, и с 20-го октября по 3-е ноября тоже буду в Феодосии. На зиму еду в Петербург. Очень буду рад, если Вы посетите нашу Феодосию, которая после Южного берега, производит весьма грустное впечатление.
Прошу покорнейше принять уважение (так в письме. — Н.Ж.) в глубоком моем уважении.

И.Айвазовский⁸

Получив письмо, Александр Владимирович решает ехать в гости к Айвазовскому, ожидая увидеть маститого живописца, занятого только проблемами творчества. Проведя день в доме художника, он отмечает в дневнике, что первая встреча его разочаровала помпезностью обстановки и светскими разговорами. Однако вскоре неприятное впечатление сменилось удивлением и неподдельным интересом к личности Ивана Константиновича. Он раскрылся в неожиданном для Жиркевича свете, будучи не только мастером, вызывающим восхищение, но и человеком, много сделавшим для своего города⁹. Александр Владимирович был поражен тем, что горожане постоянно упоминали имя Айвазовского, улыбались и кланялись ему при встрече. Вот что записал Жиркевич, возвратившись в Ялту:

1890 г. 7 октября. Ялта.

Только что вернулся из путешествия в Феодосию, которое я сделал, чтобы увидеться с художником Иваном Константиновичем Айвазовским, пригласившим меня к себе очень любезным письмом в ответ на посланную мною ему мою поэму. До этого времени, хотя и встречал Айвазовского, но лично с ним знаком не был.

Поездка на пароходе, особенно две ночи, во время которых была качка, меня порядочно утомили. Тем не менее, я доволен своей поездкою. Айвазовский и милая супруга его Анна Никитична¹⁰ приняли меня очень радушно. Но сам Айвазовский произвел на меня два различных впечатления: 1) когда я был у него первый раз с визитом и 2) во время обеда у него. Первое впечатление было очень не в пользу Ивана Константиновича: передо мною явился важный барин, бюрократ, знаменитость, сознающая свое значение... Я застал у него городского голову, который что-то толковал с ним о Феодосии и ее нуждах.

Тем не менее, Айвазовский очень любезно повел меня по квартире показывать свои картины, между которыми есть чудные вещи. Затем он сошел со мною в свой музей, где мы застали какого-то господина, что-то заносящего в свою записную книжку. Айвазовский, узнав, что он приехал пользоваться местными купаниями и, между прочим, хочет послать в газету заметку о музее, любезно предложил ему свою купальню и велел слуге проводить этого господина туда... Во время всей беседы с незнакомцем Айвазовский значительно цедил слова и свысока, покровительственно улыбался... Когда мы вернулись в квартиру, то у меня с ним завязался разговор, который я, конечно, хотел направить на самую, по-видимому, интересную для нас обоих тему — искусство. Но Айвазовский сейчас же перешел на нужды Феодосии, на то, что он сделал для города, причем ему, видимо, было приятно, что я заметил, насколько в городе его имя популярно. Неприятно поразило меня то, что на каждом шагу он упоминал о знакомстве с Деляновым¹¹, Дурново¹² и другими бюрократическими тузами, называя их по именам и отчествам. Не понравилась мне и вся его богатая, показная, бросающаяся в глаза гостю обстановка: всюду золотые стулья, зеркала, рамы — все золоченое, как в купеческих домах, даже драпировка в зале золотистого цвета. Между вещами, действительно художественными, попадаются вещи безвкусные. В гостиной на виду расставлены карточки особ царской Фамилии и министров, с надписями по адресу хозяина дома, причем все эти карточки поставлены так, что надписи читаешь невольно. Кроме этих особ не поставлено ничего. Наконец, в соседней комнате огромный портрет Ивана Константиновича во весь рост, рисованный им самим¹³, где он изобразил себя в расшитом мундире, обвесил себя всеми звездами и орденами, как русскими, так и иностранными, которые имеет¹⁴, поместил сзади себя картину — вид моря, на столе поставил карточку своей жены, а себе придал вид какой-то особы императорской Фамилии, как их изображают на официальном портрете...

От всех этих подробностей квартиры как-то невольно коробило! Невольно приходит на ум: нужна ли знаменитому художнику такая реклама о связях и почестях мирских?! Наружность Айвазовского в первую минуту производит невыгодное для него впечатление: среднего роста, довольно тучный, обрюзгший, без усов, с дипломатическими бакенбардами, длинными седыми волосами с черными, проницательными молодыми глазками, он похож на самого заурядного правителя какой-нибудь департаментской канцелярии. Если бы не знать, что перед собой видишь творца «Девятого вала» то, наверное, принял бы его за живописца, погрязшего в самодовольное созерцание своего бюрократического положения и гордящегося тем, что он, наконец, дослужился до известного оклада жалования, дающего ему возможность завести себе раззолоченную мебель и повесить свой портрет во весь рост в гостиную со всеми декорациями для вящего вразумления посетителей.

Я невольно сравнил хозяина этого дома с Репиным¹⁵ и мысленно положил между ними бездну... Из музея Айвазовский провел меня в свою мастерскую — огромную, светлую, почти без всяких украшений комнату, где довольно долго показывал свои новые картины, оконченные и неоконченные. Что ни картина — то поэма!.. Неужели этот тайный советник, царек Феодосии — творец всех этих чудес?? В мастерской стоит огромный холст, едва только зачерченный углем — будущая картина Айвазовского «Переход израильтян через Чермное море». Айвазовский заметил мне, что недоволен своей картиной того же содержания, повешенной у него в музее и задумал написать для предполагаемой в этом году выставки его картин в Петербурге нечто новое и оригинальное¹⁶... Показывал он мне и некоторые свои этюды, один из которых, наудачу, подарил мне¹⁷. Признаться, этюд более чем небрежен, и я бы на месте Айвазовского, видимо, заботящегося о своей репутации, не делал бы таких подарков... При рассказе о содержании всех своих картин Айвазовский немного оживился, глаза его засверкали, и когда он сказал, что «не может жить без работы в мастерской», я поверил... этому невольно.

Когда я, для приличия, похвалил его портрет (в орденах), то это было ему, видимо, приятно, он понял мою любезность и заметил, что портрет, писанный два года тому назад, ему самому не нравится, и он намерен его переписать заново. Когда же я восторгался большой картиной его, висящей в гостиной, на которой изображены красные скалы, чайки и море, о скалы разбивающееся¹⁸, то он заметил: «Да, это сильная вещь!» Показывал он мне бегло и свои юбилейные подарки и все пересыпал рассказы о них именами министров и сильных мира сего... И снова меня коробило от этого неуместного хвастовства своими связями со стороны несомненного таланта, которого будут помнить тогда, когда эти имена забудутся. Наговорив кучу общих мест о моей книге и представив меня своей жене, Айвазовский опять углубился в беседу с городским головою, пригласив меня «запросто на обед в 4 1/2 часа». Я понял, что дальнейшее мое пребывание может его стеснить и откланялся...

Отправился я осматривать Феодосию. Жалкий, из пепла возрождающийся городишко, местность самая безотрадная... Только и хорошо вечно шумящее море, довольно гармонично шелестящее морским песком у подножия развалин древних башен, по преданию построенных еще генуэзцами. В городе на каждом шагу все говорит об Айвазовском. Бульвар называется «Айвазовским» и фонтан «Ивана Константиновича Айвазовского». В музее на горе картины Айвазовского и портрет генерала Котляревского¹⁹... В главной церкви запрестольный образ — «Христос, идущий к Петру по морю»²⁰ — работы Айвазовского. Везде на устах имя Айвазовского: в гостинице, в лавках, и надо сознаться, что его хвалят как доброго, хорошего человека вообще, и в частности, как благодетеля Феодосии. Но зачем только намазывал свое имя на иконе, да так, что его можно прочесть с середины церкви?..

В 4 часа я был у любезного хозяина: застал там m-mе Виноградову, очень хорошенькую и бойкую дамочку, жену главного военно-морского прокурора, с мужем которой я познакомлен был в тот же день Айвазовским, и камергера Хрущова²¹, состоящего чем-то при Победоносцеве²². До обеда мы сидели на террасе дома, откуда видно море, город и дача Суворина²³, — дикой безвкусной архитектуры. Хотя было довольно светло, но обедали, накинув верхнее платье, на открытом воздухе, на нижней террасе, обросшей виноградом. Во время обеда Айвазовский принес попугая, а затем пустил фонтан, и под его журчание я с аппетитом пообедал. Между прочим, подавался шашлык (местное блюдо), которое я ел в первый раз, но о котором много и читал, и слышал.

За обедом более всех говорил Хрущов, более на религиозные темы, доказывая, что переход из одной религии в другую, особенно в православную, понятен, а Иван Константинович и Виноградова его опровергали, причем первый доказывал, что очень редко меняют религию по убеждению, [а] не из выгоды, а вторая довольно умно развивала мысль о том, что не надо бросать веру своих отцов...

Перешли на вопрос о духовенстве, и Хрущов, видимый знаток в этом деле, рассказывал много интересных фактов. Он жалуется на дурной по качеству состав нашего духовенства... Недавно об этом же вздыхал в разговоре с ним и Победоносцев... Откуда взять хороших священников? «Не очень давно, — рассказывал Хрущов, — я был у Орловского архиерея, жалуясь на одного батюшку, по просьбе знакомых. Владыка, выслушав мою просьбу, пошел в другую комнату и принес огромную книгу, в которой поименовано все духовенство его епархии, с отметинами о нравственных качествах, о семейном положении и т. д. Открыв книгу на листе, где стояла фамилия священника, о котором шла речь, Владыка показал, что там записаны все его проделки и наказания, которым он подвергался за них, а на другой странице стояло 7 человек детей. Тогда Владыка и сказал мне: "Вы, Ваше Превосходительство, говорите прогнать его, а что станем мы делать с его детьми, ни в чем не повинными? И кого я дам Вам вместо него? Все более или менее с большими недостатками, и у всех семьи, все бьются и грешат из-за куска хлеба... Вы думаете, я не знал ничего про этого священника? Нет, все знаю, но молчу. Молчу, потому что не в силах что-либо сделать! И по той же причине, моему [два слова неразб.] дать лучших священников. Я откажу Вам в Вашей просьбе: указываемое Вами лицо еще из не очень скомпрометированных” — “Тогда, — продолжал Хрущов, — я указал ему на семинарию, как на средство воспитать хороших священников” — “Да, но архиерей играет там весьма скромную роль, и его почетный надзор, скорее бремя для него, чем польза для дела”, — отвечал Владыка».

Хрущов восторгался нашим Виленским Алексеем²⁴, которого хорошо знает и к которому посылает через меня записку, с просьбою о высылке фотографий. «Одно, что кладет тень на его деятельность — это то, что он никогда не говорит проповедей», — заметил Хрущов. «Это известно и Победоносцеву, который хотя и самого высокого мнения об Алексее, но зовет его “нашим молчальником”²⁵. Такой умница как Алексей, мог бы много пользы приносить своими поучениями». Тут вмешался в разговор Айвазовский и высказал довольно абсурдную мысль, что много говорят только дураки и заурядные люди, что истинно талантливые люди больше молчат, что Пушкин мало говорил (?!) и т.д. Я, в свою очередь, сослался только на одних духовных ораторов — Макария, Иннокентия и других, выразив сомнение, чтобы у нас могли быть данные для того, чтобы заподозрить Пушкина в молчании...

Заговорили об Иоанне Кронштадском²⁶, его чудесах... Затем Хрущов стал проводить ту мысль, что при нашем духовенстве через 100—200 лет православие должно пасть и перейти в католичество, так как ксендзы умнее, а католическая религия все разрешает под известными условиями. «А, между тем, только Православие и составляет истинно нравственное учение, и только православная Россия со временем может послужить оплотом мира Европы!» Айвазовский обошел политично вопросы о православии и заметил, что нельзя так огульно бранить все прочие религии: «Во всяком даже лжеучении есть своя доля истины! Пашковская религия²⁷ — абсурд, а между тем, изучите ее, и Вы увидите, что и в ней есть доля истины. Некоторые раскольничьи толки имеют в основе верные, только затемненные обрядностями идеи... Нельзя, поэтому, только одну религию считать истинной: в каждой религии есть то, что дорого человеку известного склада ума и что он считает за истину непреложную. Поэтому всякая религия имеет законное право существовать». Хрущов подробно расспрашивал меня об Алексее и приводил параллели между ним и другими Владыками, не очень для них лестные... Видимо, он всю жизнь вращается в этой сфере и хорошо знаком с бытом духовенства, как высшего, так и низшего.

Мы много говорили с Хрущовым о предстоящем открытии памятника в Симферополе, о польском вопросе в северно-западном крае, но Айвазовский более помалкивал, вероятно, помня свой взгляд о много говорящих. Супруга его тоже молчала, как бы боясь высказывать при муже.

После обеда все пошли на верхнюю террасу, откуда чудный вид на море. Айвазовский [неразб.] куда-то с Хрущовым. Виноградова уехала, и я остался один с Анной Никитичной. Тут она вдруг разговорилась о литературе, об отсутствии общественной жизни в Феодосии, о любви своей к поэзии. Видимо, что это простая, добрая и неглупая русская женщина, чуждая аристократизма, которым окружил себя ее супруг, и едва ли счастливая в семейной жизни (из разговоров ее с Айвазовским о какой-то поездке, против которой она восставала, и которую она все-таки сделала, и из некоторых полуслов между ними и взглядов, я заключил три вещи: 1) что Айвазовский страшно ревнив, 2) что согласия между супругами немного²⁸, 3) что покорная и молчаливая по наружности Анна Никитична не принадлежит к числу тех женщин, которыми можно вертеть по капризу.

До чаю и за чаем Айвазовский явился уже мне во втором своем виде, более для меня симпатичном. Заговорили об искусстве, и на этот раз он много и долго говорил, как об искусстве вообще, так и об Академии художеств и русских художниках в частности. Он выше всех ставит Репина, находя, что тот, как человек, странный (это же заметила и супруга Айвазовского о Репине. Что они нашли в Илье Ефимовиче странного — не знаю!) «Хотя это и урод, — заметил Айвазовский, — но такого урода наша Академия должна залучить к себе. Он единственный у нас! Я еще недавно говорил об этом в Петербурге кому следует!»

Относительно новых проектов о порядках в Академии художеств, Айвазовский рассказал, что получил циркулярное письмо от Великого Князя Владимира Александровича²⁹, в котором его просят разрешить некоторые вопросы, высказав о них откровенное мнение!

«Главное и оригинальное, что я написал в Петербург, — говорил Айвазовский, — и что, вероятно, удивит многих — это мое мнение, основанное на личном опыте прохождения курса в Академии, что нельзя во время этого курса смешивать в одно лекцию по наукам и занятия по живописи; одно другому будет непременно мешать! По себе знаю, что раз отдавшись серьезно работе творчества, не можешь с успехом заниматься чем-либо другим, и наоборот, усталость от занятия предметами курса непременно ослабит свежесть творчества. Осень в Санкт-Петербурге отличается мрачными днями, во время которых рано наступают сумерки, и в течение которых писать картины нельзя. Пусть бы эту осень (3 месяца) всецело отдали изучению курса анатомии, теории искусства и т. п. предметам, не заставляя учеников писать картины и вообще предаваться занятиям, требующим сосредоточения творчества. От такого порядка только выиграет преподавание предметов, которое станет и дешевле, так как учителя будут наниматься на более короткий срок и, в общем, будут брать менее, чем теперь, когда курс растянут на год. Это — главная моя идея, которую я проводил. Затем, я нахожу, что следует обращать более внимания на наши самородки, допуская их в Академию без требования строгого образовательного ценза, и по принятии в Академию, если у них недюжинный талант, давать и им возможность брать частные уроки на стороне, и тем дополнять пробелы своего образования. Что за толк, что у нас масса учеников-посредственностей, принятых только потому, что удовлетворяют известному образовательному цензу. А какой-нибудь Репин может и не попасть в ученики и, за нуждой, сбиться со своего прямого пути. Далее, я нахожу необходимым, чтобы Академия направляла таланты своих учеников на свойственную каждому из них дорогу и не давала бы ученикам возможности избирать род живописи по личному капризу. Иной, увлекшись картиной Судковского³⁰, Айвазовского, вообразит, что он тоже призван быть маринистом, и примется за писание видов моря, не имея к тому никакой способности... Молодежь часто ошибается в определении своих способностей: дело стариков направлять ее с ложного пути на истинный! Родители тоже смотрят на своих детей и пристрастно, и странно. Иной раз общую черту всех детей — стремление все пачкать и закрашивать, родители принимают за талант. Не раз мне приходилось видеть таких родителей и выслушивать их просьбы посмотреть на рисунки их детей, нет ли у них таланта? Я всегда обдавал такие заискивания перед моим мнением холодной водой беспощадной иронии и критики. Родители рассуждают так! «Айвазовский имеет от своих картин, положим, в год 20 тысяч дохода. Но, он, конечно, — талант! Наш же сынок менее талантлив... Ну, пусть у него будет 1/2, 1/4 таланта господина Айвазовского, и он, в таком случае, будет иметь в год 10,5 тысяч дохода... Все же это лучше, чем жалованье какого-либо столоначальника... Родители не понимают всей глупости своей теории дробления таланта! Разве его можно так делить! Или талант, или заурядность — другого выхода нет! Я всегда восставал и восстаю против теорий предоставления свободы молодежи в выборе себе жанра живописи, так как видел многочисленные примеры того, к чему это ведет».

Айвазовский в дальнейшей беседе критиковал страшно рутину в преподавании многих предметов в Академии художеств. Например, изучение анатомии в том объеме, как оно существует там, он считает не только лишним, но и прямо вредным. «Все эти мускулы, кости, нервы — все это только сбивает с толку ученика. Ведь потом как будет писать с натуры, с живых людей, у которых мускулатура, кости скрыты под кожей, и члены которых с кожею совсем не те, что те же члены без кожи. А ученик, долго изучавший систему мускулов, скелет и т.п. непременно будет стараться применить, писав с живого человека, свои познания по части анатомии, и у него явятся люди с неестественными позами и формами тела. Далее, редко приходится [видеть] голое тело, а в одежде оно имеет совсем иные формы... Натура, и только писание с натуры, научает верно передавать жизнь. А все эти скелеты, манекены с мускулатурой — чепуха, и при том вредная, скоро забывающаяся!..» Айвазовский вполне одобряет мысль об уничтожении розни между академистами и передвижниками, очень доволен деятельностью графа Толстого³¹ и Бобринского. «Но старые профессора, вроде Лемоха³², стоят поперек дороги! Они чувствуют, что утратят всякое значение, когда в Академию проникает струя свежего воздуха... А этот воздух для нее необходим... И не позор ли для нас, русских, что такой талант, как Репин, до сих пор не в числе профессоров Академии?!»

Айвазовский рассказывал далее о том, что он может писать с натуры только одни этюды, а для написания картины он должен быть отдален от натуры. (Я при этом заметил ему, что то же самое и в поэзии: я, например, в восторге от Крыма, а ничего не мог бы написать о нем в данную минуту). Айвазовский упоминал в разговоре о том, как он провел воду из своего именья (за 25 верст) в Феодосию, и как терпит от этого ежегодно убытку в 5000 рублей, показывая мне и вид этого именья.

Затем опять перешли на искусство и наших общих знакомых художников. О Сверчкове³³ он отозвался свысока, как о «лошадином художнике, не без таланта». Много расспрашивал меня о Репине, его жизни, его взглядах на искусство, сожалея, что в последний свой приезд в Феодосию Репин его не застал. Когда разговор коснулся литературы, то Айвазовский выказал равнодушное незнание ее, даже лучших современных образцов, и при многих фамилиях молодых литераторов, названных мною, отзывался, что в первый раз о них слышит... Но надо было видеть, как Айвазовский оживал, когда разговор опять касался моря, Крыма и его красоты! Показывая мне картины, он дополнял их на словах, стараясь изобразить все их поэтическое содержание, причем это выходила у него очень удачно... Но супруга Ивана Константиновича в его присутствии и вечером, молчала и как бы боялась при нем высказываться...

Хрущов весь вечер болтал безумолку и на разные темы. Знакомство его с сильными мира сего делает его разговоры интересными, тем более, что он у Айвазовского не стеснялся называть фамилии и высказывать свои, подчас, резкие мнения о поступках и словах разных «особ». После чая отправился я на пароход, куда вскоре приехал с Хрущовым и Айвазовский, «проводить дорогих гостей», как выразился он. Айвазовский благодарил меня за приезд к нему и за удовольствие, доставленное моей книгой (последнее едва ли искренно, так как он ее, наверное, не читал!). Звал меня к себе в Петербург. Одна черта, которую я в нем еще заметил, это — скупость. Я попросил у него на память о моем посещении его фотографическую карточку, что его почти рассердило. «Эти карточки — просто разорение, — сказал он, — их выходит у меня до 300 в год: это целый капитал!» Я заметил, что всякий мог бы купить карточку, но всякому приятно иметь ее у себя с надписью; иначе их никто и не просил бы у него... «Правда, если хотите иметь такую карточку, то пришлите мне, и я ее подпишу!» Я ответил, что если бы знал, что это его не обидит, то, конечно, и сделал бы так.

Хрущов мне рассказывал, что Айвазовский просил его напомнить, кому следует в Санкт-Петербурге о тех проектах, которые существуют относительно проведения железной дороги в Феодосию и т.д. Для этой цели он заметил Хрущову, что не мешало бы ему взять с собою вид Феодосийской бухты с той горы, на которой музей... Хрущов думал, что Айвазовский, прибегающий к его содействию, купит ему один экземпляр этого вида. Но не тут-то было!.. Айвазовский так и промолчал относительно снабжения фотографией Хрущова и, по мнению последнего, сделал это опять-таки из скупости! Хрущов об Айвазовском рассказывал много интересного (мы ехали с ним до Ялты в одном купе 1 класса парохода, где Айвазовский, благодаря содействию капитана парохода, нас прилично и удобно устроил). Он, Айвазовский, пользуется, по словам Хрущова, удивительным почетом всюду в Феодосии: перед ним расступаются, ему отвешивают почтительные поклоны... Айвазовский жаловался Хрущову на неимение вполне достаточных средств, которые обеспечивали бы ему его будущность. Говорил ему, что живет только картинами и очень много проживает на поездки, на помощь, оказываемую своей родине — Феодосии.

Хрущов, по его собственному признанию, хотел выпросить себе одну из картин Айвазовского, но не успел в этом. Он, восторгаясь одной из маленьких картин (Ялта с розовыми облаками, тянущимися к морю; действительно, прелесть!), просил Айвазовского продать ему ее, и спросил цену. «Тысяча рублей, — спокойно ответил Айвазовский. Тогда Хрущов спросил, нет ли у него картины рублей на 300?» — «Таких у меня теперь нет, но в Петербурге я Вам нарисую и на эту цену. Уступить Вам за 300 рублей картину в 1000 р. я не могу, так как другие будут в понятной претензии на меня. Если я и сделал кому-нибудь уступки в цене, или просто дарил картины, то за подарки: тогда никаких разговоров быть не может. Так сделал я с Дурново, когда он был еще товарищем министра!» Но Хрущов высказал ему все-таки изумление, что за картину менее чем в 1/2 квадратных аршин надо платить 1000 руб., и спросил, сколько времени у него занимает писание такой вещи? «Два часа, иногда и более», — был ответ. Теперь Хрущов задумал сделать Айвазовскому подарок, даже не ему прямо, а его жене, чтобы заручиться таким путем ходатайством этой женщины, которая, по его словам, имеет влияние на мужа. Когда я спросил Хрущова о времени начала его знакомства с Иваном Константиновичем, то он рассказал, какое участие принял он в деле о разводе Айвазовского с его первой женой³⁴. По словам его, Айвазовский ему много обязан тем, что дело о разводе уладилось благополучно. Армянская духовная консистория развела Айвазовского с его женой только на основании одного заявления Айвазовского, тогда как по закону для развода нужно согласие обеих сторон. Консистория поступила так в виду высокого положения Ивана Константиновича, как советника и как художника.

Когда он уже несколько лет прожил со своей второй женой Анной Никитичной, первая жена его захотела устроить скандал новой симпатии Айвазовского и подняла вопрос о незаконности развода. Во время празднования юбилея Айвазовского Великий Князь Владимир Александрович спросил его, что он желает просить, тот просил доложить Государю³⁵, что умоляет уладить вопрос об его разводе. Но Великий Князь хотя и обещал похлопотать, а дело не подвинулось. Тогда Айвазовский, зная, что Хрущов имеет большие связи в сенате и вообще с лицами, имеющими отношение к вопросу о разводах, обратился к нему за помощью и он, Хрущов, устроил так, что дело было доложено Государю! Государь приказал его прекратить (о чем и издал указ), обязав первую жену художника подпиской не возбуждать никогда этого дела, тем более, что Айвазовский обеспечил и ее, и прижитых с нею детей, и со времени их развода прошло более 10 лет, так что возбуждение дела имело очевидной целью скандал. Благодаря этой услуге, Айвазовский и дружит до сих пор с Хрущовым. По словам последнего, Айвазовский был сам не свой, когда неожиданно явился к нему на квартиру с просьбою о помощи. Он был бледен, дрожал, говорил со слезами на глазах и в голосе, и, между прочим, заявил, что новая его жена вполне осчастливила его, что, женившись на ней, он стал совершенно здоровый (?!), что она покоит его старость и т.п. Чета Айвазовских оставалась с нами до последнего сигнала на пароходе... Сам Айвазовский был настолько любезен, что все задерживал меня, когда я торопился из его квартиры в гостиницу за вещами, предлагал мне своих лошадей, чтобы довезти до парохода, напоминал о приглашении к себе. На пароходе в своем цилиндре с седыми кудрями и осанистым видом, он был похож на какого-нибудь английского милорда, путешествующего для своего удовольствия. Все перед ним почтительно расступались.

Проведя в Ялте два месяца, Жиркевич на обратном пути в Вильну заехал в Ясную Поляну к Л.Н. Толстому, с которым вел переписку с 1887 года. Первая встреча с великим писателем потрясла Александра Владимировича, вытеснив все впечатления прошедшего лета и, вероятно, встречу с Айвазовским.

Неизвестно, виделся ли Жиркевич с Айвазовским в Петербурге (дневники этого времени еще не расшифрованы), но в 1899 году в сборнике «Друзьям», Александр Владимирович посвятил одно стихотворение («У Георгиевского монастыря»³⁶) Ивану Константиновичу и отослал ему эту книгу. Получив ее, художник откликнулся письмом с благодарностью:

Феодосия 11-го июня 1899

Глубокоуважаемый Александр Владимирович.
Любезное письмо Ваше и новую книжечку я имел удовольствие получить, и вчера я с величайшим удовольствием прочел.
Так много поэзии, с такою легкостью, что, читая, в голове составляется картина, такое же впечатление я чувствую, когда читаю Пушкина. Признаюсь, когда замечаю, что ради рифмы и с трудом пишут, как Бенедиктов³⁷ и даже иногда и Лермонтов — [отстают] от той природы, которую [видишь]. Ну, об этом я не могу высказать, как бы хотелось.
Вчера, прочитав стихи, которые Вам угодно было мне посвятить, я тут же написал маленькую картину Георгиевский Монастырь в лунную ночь.
Я прошу Вас о получении уведомить меня.
Позвольте мне еще раз искренно благодарить Вас за доброе внимание.
С [истиннейшим] глубоким уважением.

И. Айвазовский

Завтра или послезавтра картина будет отправлена по почте. Сзади картины есть подпись. На картине неудобно³⁸.

Спустя полгода Александр Владимирович отправил в подарок художнику свою новую книгу — сборник рассказов разных лет³⁹ — и получил ответное письмо:

Феодосия 22-го декабря 1899

Глубокоуважаемый Александр Владимирович.
При любезном письме Вашем, имел удовольствие получить книгу Рассказы. Прошу принять мою сердечную благодарность.
Согласно Вашему желанию посылаю при сем свою карточку.
Поздравляю Вас с наступающим Новым Годом. Пожеланием — всего хорошего.
С искренним уважением к Вам И. Айвазовский⁴⁰

Это последнее, что известно нам о пересечении жизненных путей А.В. Жиркевича и И.К. Айвазовского.

1. Александр Владимирович Жиркевич (1857-1927) - общественный деятель, поэт, прозаик, публицист, коллекционер. Служил в военно-судебном ведомстве в Вильне защитником, следователем, помощником прокурора, судьей. В 1908 году получил звание генерал-майора. Вышел в отставку в знак протеста против введения тайных циркуляров и смертной казни для политических заключенных. Общался с широким кругом церковных, общественных и государственных деятелей, поддерживал переписку со многими писателями и художниками. Подробнее о Жиркевиче см.: Русские писатели. 1800-1917: биографический словарь. Т. 2: Г-К. М., 1992. С. 269-271.
2. Друзьям. Стихотворения А.В. Жиркевича. СПб., 1899. Ч. II. С. 39.
3. Екатерина Константиновна Жиркевич, урожденная Снитко (1866-1921) - внучатая племянница братьев Нестора Васильевича и Павла Васильевича Кукольников. Павел Васильевич Кукольник (1795-1884) - историк, поэт, литератор, профессор всеобщей истории и статистики Виленского университета. Последние годы своей жизни провел в доме Е.К. Жиркевич. В семье Жиркевичей сохранился написанный К.П. Брюлловым портрет П.В. Кукольника, который в настоящее время находится в Ульяновском областном художественном музее.
4. Сергей Александрович Жиркевич (1889-1912) - старший сын А.В. Жиркевича и Е.К. Жиркевич.
5. В наследии Жиркевича особую ценность представляет дневник, который он вел в 1880-1925 годах и впоследствии вместе с личным архивом, альбомами фотографий и автографов передал Государственному музею Л.Н. Толстого в Москве. ОР ГМТ. Ф. 22. Тетр. № 11. Л. 6-21. Текст приводится с сохранением орфографии и пунктуации автора.
6. Друзьям. Стихотворения А.В. Жиркевича. СПб., 1899. Ч. I. С. 2-7).
7. А. Нивин. Картинки детства. СПб., 1890. (А. Нивин - псевдоним А.В. Жиркевича.)
8. ОР ГТГ Ф. 22. Ед. хр. 61234. Л. 1-2.
9. Усилиями И.К. Айвазовского в Феодосии были сооружены археологический музей, армянская школа и типография, клуб, осуществлены большие работы по постройке порта и железной дороги, проведен водопровод с питьевой водой, возведен новый армянский храм и отремонтирован старый. В 1880 году художник открыл при своем доме картинную галерею, переданную по его завещанию в 1900 году в дар родному городу (ныне - Феодосийская картинная галерея им. И.К. Айвазовского).
10. Анна Никитична Айвазовская, урожденная Бурназян, в первом замужестве Сабирова (около 1857-1944) - вторая жена Айвазовского (с 1882 года).
11. Иван Давыдович Делянов (1818-1897) - граф (с 1888), государственный деятель. Почетный член Петербургской Академии наук (1859), в 1861-1882 годах директор Императорской Публичной библиотеки в Санкт-Петербурге. С 1882 года министр народного просвещения.
12. Скорее всего, имеется в виду Иван Николаевич Дурново (1834-1903) - государственный деятель, министр внутренних дел (1889-1895), председатель Кабинета министров (с 1895).
13. В литературе автопортрет датируется 1892 годом, но Жиркевич видел его в доме Айвазовского в 1890-м. Сам художник говорил Александру Владимировичу в 1892 году, «что портрет, писаный два года тому назад, ему самому не нравится, и он намерен его переписать наново». Возможно, в дальнейшем Айвазовский внес изменения в картину.
14. Некоторое пренебрежение, которое Александр Владимирович высказал по поводу орденов, говорит о его незнании биографии Айвазовского. Выдающийся русский пейзажист был почетным членом ряда европейских академий художеств: Амстердамской, Римской и Парижской (1845), Флорентийской (1876), Штутгартской (1878). Начиная с 1844 года российское правительство регулярно награждало Айвазовского орденами и знаками отличия. Художник удостаивался наград иностранных правительств и академий. В 1843 году он был награжден золотой медалью 3-го класса за «отличные произведения» Парижской Академией художеств, в 1858 и 1890 годах - французскими орденами Почетного легиона, в 1887-м - командорскими знаками ордена Почетного легиона. В 1859 году был награжден греческим орденом Спасителя 3-й степени. Турецким султаном в 1858 году был награжден орденом Меджидие 4-й степени, в 1874 - орденом Османие 2-й степени, в 1888 - орденом Меджидие 1-й степени. В 1879 году принц Вюртембергский наградил Айвазовского Командорским крестом ордена Фридерикса (см.: Государственная Третьяковская галерея: каталог собрания. Т. 4. Живопись второй половины XIX века. Кн. первая. А-М. М., 2001. (Серия «Живопись XVIII-XX веков). С. 35). «В 1874 году он вторым из русских художников после Ореста Кипренского удостоился чести представить свой автопортрет в галерее Питти во Флоренции, где находится всемирно известное собрание автопортретов художников» (Мамонтова Н.Н. Иван Айвазовский. М., 2008. С. 21).
15. С И.Е. Репиным А.В. Жиркевич познакомился в доме поэта К.М. Фофанова в 1887 году, их дружба длилась около 19 лет. Сохранились 120 писем Репина к Жиркевичу и многочисленные записи в дневнике Жиркевича о художнике. Во вступительной статье к воспоминаниям Жиркевича «Встречи с Репиным» И.Э. Грабарь писал: «Чтение дневника убеждает читателя в бесспорной правдивости, искренности и скромности автора, не выдвигающего себя самого и не подчеркивающего своей близости к великому человеку. Все это превращает Жиркевича в своеобразного гетевского Эккермана при Репине, но еще более честного, корректного и умного. Многое в искусстве Репина, бывшее до сих пор непонятным и спорным, этим дневником разъясняется; немало дат и целых вех жизни исправляется и освещается по-новому, восстанавливается творческий процесс и этапы создания знаменитых произведений <...> Ни один биограф Репина не сможет отныне обойти молчанием этого дневника, носящего характер почти репинской автобиографии» (цит. по: Репин. В 2-х т. Т. 2. Художественное наследство. М.-Л., 1949. С. 119). В 1890-е годы Репин играл очень важную роль в жизни Жиркевича, их обоюдное дружеское расположение замечательно передано мастером в карандашном портрете Александра Владимировича, написанном в 1891 году (ГРМ).
16. Картина «Переход израильтян через Чермное море» (1873, Феодосийская картинная галерея им. И.К. Айвазовского). Видимо, в дальнейшем Айвазовский отказался от идеи написать новую картину на эту тему
17. В настоящее время этюд находится в Ульяновском областном художественном музее, как и вся огромная коллекция живописи, рисунков, графики, предметов историко-культурного значения, принадлежавшая А.В. Жиркевичу и переданная им государству в 1922 году.
18. Возможно, речь идет о картине «Кораблекрушение» (1876, Феодосийская картинная галерея им. И.К. Айвазовского).
19. Музей был задуман Айвазовским как своеобразный мемориал герою русско-персидских войн на Кавказе Петру Степановичу Котляревскому (1782-1851) - талантливому военачальнику, прошедшему путь от рядового до генерала и похороненному в саду своей усадьбы «Добрый приют» близ Феодосии. В 1871 году, решив увековечить память Котляревского, в живописном месте на горе Митридат художник на собственные средства построил новое здание (архитектор А.И. Резанов). В его передней части разместилась часовня, где находились икона с изображением апостола Петра, Георгиевский крест, напоминавший о победах героя, и портрет Котляревского работы Айвазовского. В остальных помещениях расположился Феодосийский музей древностей.
20. «Хождение по водам» (1873, Феодосийская картинная галерея им. И.К. Айвазовского).
21. Возможно, речь идет об Иване Петровиче Хрущове (1841-1904) - филолог, педагог, издатель. Член ученого комитета Министерства народного просвещения, председатель издательского общества при Постоянной комиссии народных чтений (с 1881).
22. Константин Петрович Победоносцев (1827-1907) - государственный деятель, ученый-правовед, писатель, переводчик, историк Церкви. Преподавал законоведение и право наследникам российского престола (будущим императорам Александру III и Николаю II). С 1872 года член Государственного Совета, в 1880-1905 годах обер-прокурор Святейшего синода.
23. Алексей Сергеевич Суворин (1834-1912) - издатель, публицист, театральный критик. Издавал в Санкт-Петербурге газету «Новое время» (с 1876), журнал «Исторический вестник» (с 1880), сочинения русских и иностранных писателей, научную литературу.
24. Алексий, в миру Александр Федорович Лавров-Платонов (1829-1890) - епископ Литовский и Виленский (с 1885), архиепископ Литовский и Виленский (1886-1890), богослов.
25. То же говорил А.В. Жиркевичу и Л.Н. Толстой. Александр Владимирович записал в дневнике: «Толстой знал покойного Литовского архиепископа Алексея “Молчальника” (как его звал Победоносцев), когда тот был еще в Москве, и заметил о нем: “Это был хороший, добрый человек”. (Разговор об Алексее начал я, хваля покойного владыку, которого хорошо знал по Вильне)» (цит. по: Жиркевич А.В. Встречи с Толстым. Дневники. Письма. Тула, 2009. С. 199).
26. Иоанн Кронштадтский, в миру Иван Ильич Сергиев (1829-1908) - духовный писатель, проповедник и мыслитель. Протоиерей и настоятель собора Андрея Первозванного в Кронштадте. При жизни почитался как «молитвенник и заступник» верующих. Основал ряд монастырей, храмов и благотворительных учреждений. Канонизирован Русской православной церковью в 1990 году.
27. Имеется в виду секта евангельских христиан в России в конце XIX века, руководителем которой стал Василий Александрович Пашков (1831-1902). Несмотря на успешно складывавшуюся карьеру военного (в 1849 блестяще окончил Пажеский корпус, служил в Кавалергардском полку, затем в Военном министерстве), в конце 1858 года уволился со службы. С конца 1870-х выступает в роли религиозного реформатора и проповедника, став последователем английского лорда Гренвиля Редстока.
28. Скорее всего, А.В. Жиркевича смутила разница в возрасте между супругами, и он расценил их брак как некий мезальянс. На самом же деле, по многочисленным свидетельствам, супруги жили в полном согласии. После смерти Ивана Константиновича в знак траура Анна Никитична всегда носила черное платье и вела жизнь затворницы. В течение 25 лет она ни разу не оставила своей квартиры; мимо нее прошли все войны, революция, голод и разруха, но ничто не заставило выйти добровольную затворницу из дома. Остается лишь восхищаться преданностью этой удивительной женщины. Жила она вместе со своей сестрой и ее детьми. В 1925 году мать нового директора галереи Айвазовского уговорила Анну Никитичну пойти с ней к морю. С тех пор вдова художника полюбила ходить туда вечерами, сидеть на скамейке и смотреть на воду. Местные жители стали называть эту скамейку «скамьей Анны Никитичны Айвазовской».
29. Владимир Александрович Романов (1847-1909) - великий князь, известный меценат, покровитель многих художников, собрал ценную коллекцию живописи.
30. Руфим Гаврилович Судковский (1850-1885) - пейзажист, маринист.
31. Дмитрий Андреевич Толстой (1823-1889) - граф, государственный деятель, историк. Почетный член (1866), а с 1882 года президент Петербургской Академии наук. В 1865-1880 годах обер-прокурор Синода, в 1866-1880 годах министр народного просвещения, с 1882 года министр внутренних дел.
32. Карл (Кирилл) Викентьевич Лемох (1841-1910) - живописец, график, работал в технике офорта. Жанрист, писал портреты, пейзажи. Занимался крестьянской темой.
33. Николай Егорович (Георгиевич) Сверчков (1817-1898) - живописец, рисовальщик, скульптор, литограф. Жанрист, писал картины на темы охоты и путешествий, портреты, работал в батальном жанре, автор картин на исторические сюжеты, анималист. Обращался к художественной росписи на фарфоре, делал эскизы произведений декоративно-прикладного искусства, выполняемых в серебре и фарфоре.
34. Юлия Яковлевна Гревс (?) - англичанка по происхождению, служила гувернанткой в одном из богатых перербургских домов, первая жена Айвазовского (с 1848). Их союз оказался несчастливым, в последние 20 лет супружества Юлия Яковлевна и Иван Константинович почти не виделись. В этом браке родились четыре дочери.
35. Речь идет об Александре III
36. Немеет мысль - робка, слаба:
    Прибой коснулся слуха!..
    Внизу - стихийная борьба,
    Вверху - обитель духа.
    И кроткий, мягкий свет лампад,
    И черноризцев кельи...
    Внизу - смятение и ад:
    Безумною метелью Стремятся волны, но в момент Разбиты их дружины...
    Мыс обнаженный Фиолент.
    Немолчный стон пучины.
    Легенд кровавых мрачный звук.
    Орлов далекий клекот.
    Вериги, четки и клобук,
    Молитв привычных шепот.
    Какой-то ужас сердце сжал!..
    Нет силы оторваться От этой бездны, этих скал.
    На все уже ложатся Ночные тени. По камням Сильней прибой грохочет:
    Как будто демон злобный там Безумствует, хохочет.
    (отрывок из стихотворения «У Георгиевского монастыря»)
37. Владимир Григорьевич Бенедиктов (1807-1873) - русский лирико-романтический поэт, член-корреспондент Петербургской Академии наук (с 1855). Шумный успех имел его сборник «Стихотворения» 1835 года. Во время Крымской войны (1853-1856) выступил с рядом патриотических од.
38. ОР ГТГ Ф. 22. Ед. хр. 61235. Л. 1-2.
39. Жиркевич А.В. Рассказы. 1892-1899. СПб., 1900.
40. ОР ГТГ Ф. 22. Ед. хр. 61236. Л. 1.