«ИЗОБРАЗИТЕЛЬ СТИХИЙ...». Иван Айвазовский и художественная критика XIX века

Наталья Калугина

Рубрика: 
ТОЧКА ЗРЕНИЯ
Номер журнала: 
#1 2017 (54)

Начало XIX века в России отмечено активной издательской деятельностью. В первое десятилетие Золотого века русской культуры в стране выпускалось более восьмидесяти журналов и газет, которые освещали самые разные актуальные и общественно значимые вопросы. При этом особое внимание уделялось истории и теории мирового и русского искусства, которые рассматривались редакторами в числе приоритетных тем и вызывали неподдельный интерес у любознательных читателей. По прошествии двухсот лет периодические издания «доносят» до нас «голос» минувшего, позволяют проникнуться атмосферой времени и оказаться в самом центре насыщенной событиями художественной жизни эпохи. Листая пожелтевшие «живые» страницы, можно найти множество частных подробностей и интересных фактов о деятельности целого ряда отечественных мастеров, творчество которых только на первый взгляд представляется хорошо изученным.

Одним из таких художников, чье имя никогда не исчезало со страниц журналов и газет, можно назвать И.К. Айвазовского. На протяжении всей своей профессиональной карьеры он находился под пристальным вниманием публицистов, среди которых были как преданные поклонники, так и недоброжелатели. Одни попросту восхищались талантом мариниста, другие искали в его работах смысл, обнаруживая параллели с повествовательными литературными жанрами, третьи упрекали художника в чрезмерной фантазии и подвергали сомнению правдивость и объективность его изображений.

В печати освещались знаковые события жизни и творчества И.К. Айвазовского, анонсировались или обсуждались выставки с участием его работ, публиковались личные письма и даже отчеты. Но в большинстве случаев журнальные и газетные заметки - это поэтические размышления о его манере и методах работы, которые в конечном итоге обеспечили его произведениям непревзойденный успех. Авторы статей рассуждали о неповторимых живописных приемах Айвазовского на основе собственных впечатлений от увиденных картин или по результатам живых диалогов с живописцем. Именно поэтому эти статьи представляют особый интерес. Такие публикации можно считать своего рода дневником художественной жизни Айвазовского, прогнозом его замыслов и будущих свершений, об осуществлении которых, листая периодику, теперь можно судить с позиции исследователя XXI века. Они же позволяют узнать, как современники оценивали творчество мастера, когда оно находилось на стадии зарождения и развития.

Деятельность Ивана Константиновича Айвазовского пришлась на важный период сложения русской школы пейзажной живописи. «“Морская живопись” в России, можно сказать решительно, создана случаем. Мы приобрели отличный талант в этом роде, который в самое короткое время пошел по этой части вперед быстрым, опасным... шагом...»[1], - сообщала своим читателям «Художественная газета» в 1837 году. Имя Айвазовского часто фигурировало на страницах этого двухнедельного журнала в разделе «Внутренние известия». Н.В. Кукольник, который в то время совместно с А.Н. Струговщиковым возглавлял указанное иллюстрированное издание по вопросам искусства, старался с максимальной быстротой доносить до своих читателей свежие новости, но уследить за Айвазовским было крайне сложно: «невольно можно обмануть публику; едва успел написать две странички; пока их наберут в самой быстрой типографии, отпечатают на скоропечатной машине - это известие будет старо; три, четыре картины займут место описанной. удивительно скорого в работе и неутомимого молодого художника»[2].

Н.В. Кукольник неоднократно обращался к творчеству Айвазовского, раскрывая самые разные подробности его жизни. На первый взгляд может показаться, что в обрывочных сведениях, которые помещались на страницах газеты, автор просто констатирует факты. Но именно эти факты позволяют сделать существенные выводы о методах работы художника, процессе его творческого развития и становления как личности. «Все лето мы видели художника в Петергофе, на Знаменской мызе неусыпным наблюдателем этих стихий, столь счастливо овладевших нашим воображением. Мы видели, как жадно, подобно муравью, он запасался воспоминаниями на продолжительные три времени года, когда северная природа загоняет художника в темные мастерские, скрывая свою мрачную красоту, и заставляет их жить одной памятью...»[3]. Сам же Айвазовский в погоне за осуществлением своей миссии приводил сравнение с пчелой, которая неустанным и нелегким трудом добывает «...мед из цветника, чтобы принести благодарную дань царю и матушке России»[4]. И действительно, «на всех его картинах лежит неизгладимая печать неутомимой работы труженика», - отмечал «Русский художественный листок»[5]. В одной из бесед с публицистом, частично воспроизведенной в журнале «Новь» в 1885 году, Айвазовский сказал: «В нашем искусстве, плоды которого достигаются, как и во всех специальностях вообще, только после труда, более чем где-нибудь важно не распускать себя. нужно довести себя до того состояния, чтобы внешняя, физическая сторона дела не составляла для художника ни малейшего препятствия»[6].

Интересно, что объем и содержание заметок про Айвазовского в «Художественной газете» прямо пропорциональны росту его популярности у публики и заказчиков. В связи с этим персональных статей художник удостоился только после официального признания его творчества мэтрами русской живописной школы. Существует предание о том, что Нестор Кукольник сделал Айвазовскому посвящение по настоянию Карла Павловича Брюллова, с которым юный художник часто общался лично. На одном из своих приемов, устроенном по случаю открытия осенней художественной выставки, Брюллов в присутствии Кукольника и самого Айвазовского заявил о начинающем маринисте как о достойном преемнике Сильв.Ф. Щедрина и перспективном продолжателе его творчества как пейзажиста. Статья под заголовком «Айвазовский» увидела свет в 1840 году. В ней рассказывалось о некоторых картинах, исполненных художником во время недавнего путешествия по Крыму. Там же предвосхищалась поездка в Италию, которая, несомненно, должна была приумножить его и без того немалые многообещающие достижения на живописном поприще.

«Недавно воротился в С. Петербург... только для того, чтобы оставить здесь плоды своего путешествия по южному краю России как доказательства с пользою оконченного им предприятия, и снова пустился в дальнейший путь - в Италию»[7]. «Сама Италия еще впереди. Ее очаровательная перспектива еще только издали лелеет воображение художника, только заочно льстит вполовину сбывающимися надеждами этой чародейки на быстро развивающийся талант. Италия! В этом слове заключается вторая природа художника, вторая половина дарований, затаенных в сокровищнице души его; ей суждено их вызвать наружу. Но как не всякий из нас умеет оставить за собою выгоду, предлагаемую нам благодетельною природой, так не всякий художник умеет воспользоваться уроками и небом Италии»[8]. Кажется, что эти в некотором роде напутственные пожелания Иван Константинович воспринял в полной мере. Ведь именно в Италии окончательно сформировались его эстетическое восприятие и взгляды на искусство, выработались индивидуальное видение натуры и система письма.

3 июля 1840 года конференц-секретарь Академии художеств В.И. Григорович подписал свидетельство о направлении в пенсионерскую поездку за границу группы выпускников с целью усовершенствования в образовании[9]. В Европу отправились жанрист Василий Штернберг, архитектор Григорий Эльсон, а также пейзажисты, в числе которых наибольшей известности достигли Сократ Воробьев, Логин Фрикке, Иван Айвазовский и Михаил Эльсон. «Недалеко то время, когда мы были так бедны на хороших художников по живописи пейзажной. Теперь в один год Италия встретила семерых русских пейзажистов, из коих всякой уже обратил на себя внимание в отечестве», - писал обозреватель «Художественной газеты»[10].

Оказавшись на территории Италии, Айвазовский приобрел уникальную возможность воочию видеть и изучать работы великих итальянских мастеров. В этом благодатном южном крае он черпал вдохновение, получал новые, ранее неведомые впечатления и «тренировал глаз». «Пятый день, как я с Штернбергом и Монигетти приехал в Неаполь, - писал И.К. Айвазовский в апреле 1840 года, - [Скоро. - Н.К.] ... разойдемся по своим местам, т.е. я в Кастеламаре: и прочим окрестностям, Штернберг у своих. Лазароне, а Монигетти к развалинам Помпеи»[11], - писал художник в письме к В.И. Григоровичу.

Находясь в Италии, художник помнил и заветы К.П. Брюллова. По воле судьбы именно произведения Сильв.Ф. Щедрина, с которым сравнивал Айвазовского «Великий Карл», стали для Ивана Константиновича своеобразным образцом для подражания, или, вернее сказать, начальной точкой опоры для его стремительно развивающейся творческой индивидуальности. Не будет преувеличением сказать, что глазами своего предшественника Айвазовский и увидел красоты Италии. Обосновавшись в курортном городке Сорренто, он начал писать пейзажи с «точек зрения», найденных Щедриным. «Живя в Сорренто, я принялся писать вид его с натуры с того же самого пункта, с которого в былые годы писал С. Щедрин, и, начиная с неба до первого плана, воспроизвел с самой фотографической точностью решительно все, что было перед моими глазами. Писал я ровно три недели. Затем точно так же написал вид Амальфи»[12], - читаем в журнале «Русская старина». Но довольно скоро Айвазовский осознал, что в восприятии и интерпретации натуры они шли совершенно разными путями. В отличие от излюбленных Щедриным лирических созерцательных морских мотивов Айвазовский предпочитал динамичные состояния водной стихии. Поэтому в своих картинах он использовал яркие, насыщенные краски, обращался к драматическим сюжетам, которые своей необычностью довольно скоро привлекли к художнику внимание восторженной публики.

Повышенно-эмоциональные полотна русского мастера-романтика произвели неизгладимое впечатление на представителей европейских художественных кругов. Так, в печатных изданиях появлялись заметки об успехах и триумфальном восхождении Айвазовского на вершину популярности за границей. «Мы всегда уважали отличные дарования нашего молодого соотечественника, но успех в Италии для художника - дело великое, и мы с восхищением вносим в наши летописи новое, славное имя - на радость друзей прекрасного искусства. На славу художеств в России»[13], - писала «Художественная газета» в 1841 году. На страницах «Художественной газеты» также была размещена аналитическая статья, в которой пересказывалось содержание публикации из «Одесского Вестника». В статье сообщалось о том, что «в Риме на художественной выставке картины Гайвазовского признаны первыми. “Неаполитанская ночь”, “Буря” и “Хаос” наделали столько шуму в столице изящных искусств, что залы вельмож, общественные собрания и притоны артистов оглашались славою новороссийского пейзажа, газеты гремели ему восторженными похвалами, и все одновременно говорили и писали. Что до Гайвазовского никто еще не изображал так верно и живо света, воздуха и воды»[14]. «В Неаполе так полюбили нашего художника, что дом его целый день наполнен посетителями. Вельможи, поэты, ученые, художники и туристы... признают в нем гения. Даже король неаполитанский изъявил желание, через нашего посланника, графа Гурьева, увидеть русского художника и его чудесные картины. и купил у него картину, изображающую неаполитанский флот»[15]. Одновременно с этой публикацией в «Одесском Вестнике» воспроизводилось сообщение неаполитанского подданного А. Веки, который стал, пожалуй, самым восторженным почитателем таланта русского пейзажиста, небезосновательно утверждавшим, что «...Неаполь, внушил ему более вдохновения и восторга, чем все другие земли»[16].

Путешествуя по пригородам Неаполя, Айвазовский неустанно наблюдал за изменчивой красотой водной стихии, пытаясь разгадать все тайны ее магически-завораживающих превращений, и мастерски преобразовывал свои визуальные впечатления в художественные образы, наполненные красотой и содержанием. «Два месяца уже как я в Неаполе и все время был занят. Еду на пять дней в Амальфи, чтобы видеть бурное теперешнее море у величественных скал, и хочу написать после бурю.»[17], - сообщал он в письме к конференц-секретарю Академии художеств В.И. Григоровичу. Уже на этом этапе жизненного пути стало очевидно, что маринист не представляет свое творчество без домысла, фантазии и поэтического воображения, которые вдохновляли его больше, чем воспроизведение реальности. И именно в Италии мастер окончательно уверовал в то, что, слепо следуя натуре, он лишался эффектности изображения, красоты импровизации и терял легкость живописного исполнения. Зачастую прозаичная реальность сковывала и ограничивала его пылкий творческий темперамент. Обладая даром обобщенного видения, Айвазовский быстро научился передавать изменчивое море во всех его неожиданных проявлениях и состояниях.

«Художественная газета» сообщала, что «Гайвазовский пишет тогда только, когда его вызывает к тому пламенное его воображение, когда в мыслях его, как в сновидении, образуется весь очерк задуманной картины»[18]. А вот как сам Айвазовский комментировал свои открытия, расставляя приоритеты между выдумкой и реальностью: «…В Вико написал две картины на память: закат и восход солнца. Эти две картины вместе с видом Сорренто были выставлены мною - и что же оказалось? Толпы посетителей выставки, обходя вид Сорренто, как место давно знакомое и приглядевшееся, толпились перед картинами, изображавшими живую природу, и весьма лестно отзывались о них. эти две картины писал. под наитием вдохновения»[19]. После подобных важных наблюдений, сделанных во время пребывания на территории неаполитанского королевства, художник смог сформулировать основные принципы своего творческого метода и даже разработал собственную теорию. «Живописец, только копирующий природу, становится ее рабом, связанным по рукам и ногам»[20]. «Бурю, виденную мною у берегов Италии, я на моей картине переношу на какую-нибудь местность Крыма или Кавказа; лучом луны, отражавшимся в Боспоре, я освещаю твердыни Севастополя. Таково свойство моей кисти и характерная особенность моей художественной складки»[21], - считал Айвазовский. Эти рассуждения художника были стенографированы и в оригинальном авторском изложении воспроизведены в ежемесячном историческом журнале «Русская старина» в 1878 году.

Наблюдательного художника нельзя упрекнуть в искажении натуры. «Айвазовский чувствует море страстно, всем существом своим»[22], - писал журнал «Отечественные записки». В пейзажах он точно подмечает и послушно учитывает все законы природы и все ее явления. Гоняясь за естеством, «академист Айвазовский. находился в море во время путешествия Его Императорского Высочества Генерал-Адмирала[23] и вполне воспользовался сим случаем для изучения натуры и дальнейших успехов в живописи морских видов»[24]. Ведь «в пейзаже, как главное условие, должна быть климатическая верность, ... сколько трудностей представляется молодому художнику исполнить долг свой добросовестно»[25], - подтверждала «Художественная газета». Аналогичного мнения придерживаются и сами творцы искусства. Так, в приветственной речи, сказанной скульптором Н.А. Рамазановым по случаю открытия выставки с участием картин И.К. Айвазовского в залах Московского училища живописи и ваяния[26] и опубликованной в журнале «Москвитянин» за 1854 год, сообщалось, «…что, кроме Айвазовского, у нас никто не передает так верно жизни моря, никто не достигает, как он, прозрачности воздуха и никто, кроме него, не остается более верен воздушной перспективе. Истинный талант, полный жизни, виден и в небольших вещах, составляющих иногда его отдых от более серьезных занятий»[27].

В попытках объяснить удивительную природу дарования пейзажиста бойкие журналисты наделяли Айвазовского чертами характера и даже приписывали болезни, которых у него никогда не было. С.А. Качони, получивший в свое время уникальную возможность вести продолжительную беседу с мастером в его мастерской в Феодосии, написал емкий и увлекательный «Биографический очерк» о нем, опубликованный в журнале «Новь» зимой 1885 года[28]. В статье автор сетует на поразившее его сообщение одной немецкой газеты, которая «беззастенчиво» объявила русского художника глухонемым от рождения, объясняя этим недугом его «замечательную восприимчивость зрения»[29].

Тем не менее зрители помимо правдивого изображения всегда были склонны видеть в работах мариниста глубокое содержание. Они даже проводили параллели с литературными и поэтическими произведениями, которым свойственны повествовательность и развитие сюжетной канвы. Его полотна воспринимались как сложные поэтические импровизации или картины-поэмы, в них отмечали впечатляющую зрителя «всеохватность»[30]. Еще в 1837 году «Художественная газета» поместила на своих страницах любопытный отрывок из письма, написанного Айвазовскому некой дамой, которая, видимо, пожелала остаться неизвестной. «„Судьба избрала для тебя род живописи по части морских пейзажей... море заключает в себе неисчерпаемый источник поэзии... Понимаю, что можно довести до необыкновенного совершенства изображение кистью его волн, воздуха и облаков, наконец, неба, с его светилом и их отсветом, но все это будет говорить более глазам, чем душе. Поверь мне, что самая высокая поэзия для мыслей и сердца и для взоров сосредоточена только в самом человеке! Его след придал всему жизнь.»[31], - уверяла она. «В последней картине [художник] показал совершенно новую сторону своего таланта, именно драматическую живопись, сильную, исполненную мыслей и правды сценической»[32], - уверенно заявляла все та же «Художественная газета» о некой, еще неоконченной картине И.К. Айвазовского, представляющей ужасающие последствия кораблекрушения. А С.А. Качони в своем очерке отмечал, что: «Айвазовского принято считать “маринистом” в тесном смысле слова... Гораздо правильнее было бы назвать его “изображателем стихий” - "стихиистом", если возможно так выразиться»[33].

Айвазовский никогда не отрицал, что работал преимущественно по воспоминаниям, активно подключая воображение, словно какой-то невидимый гений вдохновения управлял его рукой. «В картинах моих всегда участвует кроме руки и фантазии еще и моя художественная память, которою Господь наделил меня в изобилии... Я часто с удивительной отчетливостью помню то, что видел десятки лет тому назад.»[34], - говорил художник своим почитателям. В сущности, он изображал не столько реальное море, сколько занимался мифотворчеством, рассказывая волшебную сказку о нем. Эту причудливую «фантастичность», «собирательную образность» и «литературность» его искусства наблюдательно отметил Ф.М. Достоевский, анонимно написавший статью о «Выставке в Академии искусств за 1860-61 год», опубликованную в журнале М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» за 1861 год[35]. В ней писатель выступил в роли художественного критика и открыто сравнил труд художника с трудом писателя. «Талант Айвазовского всеми признан, несомненно, точно так же, как и талант Александра Дюма-отца; и между этими двумя художниками чрезвычайно много общего. Г. Дюма пишет с необычайною легкостью и быстротою, и г. Айвазовский тоже. Г-н Дюма написал ужасно много, г. Айвазовский тоже. И тот и другой художник поражают чрезвычайною эффектностью, и именно чрезвычайною, потому что обыкновенных вещей они вовсе и не пишут, презирают вещи обыкновенные. Занимательность их композиций не подлежит сомнению»[36], - утверждал Достоевский. «Дюма читался с жадностью, с азартом; картины г. Айвазовского раскупаются нарасхват. У того и у другого произведения имеют сказочный характер: бенгальские огни, трескотня, вопли, вой ветра, молния. И тот и другой употребляют краски, во-первых, обыкновенные, а потом, вдобавок к ним, пускают там и сям эффекты - тоже с естественным источником, но преувеличенные до последней степени, до той точки, где начинается уже карикатура. Собственно говоря, в этом сравнении для г. Айвазовского оскорбительного ничего нет; все искусство состоит в известной доле преувеличения, с тем, однако же, чтобы не переходить известных границ»[37].

В своих рассуждениях Ф.М. Достоевский не только оправдывает, но и поощряет бурную фантазию Айвазовского, руководствуясь тем, что сама природа настолько многолика, что смертный человек за всю свою недолгую жизнь не в состоянии уследить за ней и в мельчайших подробностях изучить все ее проявления. Равно как и кисть художника не может поспеть за извечными метаморфозами и непрекращающимися природными превращениями. «“Буря под Евпаторией” г. Айвазовского так же изумительно хороша, как все его бури, и здесь он мастер - без соперников, здесь он вполне художник. В его буре есть упоение, есть та вечная красота, которая поражает зрителя в живой, настоящей буре. И этого свойства таланта г. Айвазовского нельзя назвать односторонностью уже и потому, что буря сама по себе бесконечно разнообразна. Заметим только, что, может быть, в изображении бесконечного разнообразия бури никакой эффект не может казаться преувеличенным, и не потому ли зритель не замечает излишних эффектов в бурях г. Айвазовского?»[38].

В «Художественной газете» находятся нужные слова и для подтверждения его осведомленности в верности изображения оснастки кораблей. «Морские офицеры - любители живописи говорят, что... в судах его не только соблюдены все строгие правила корабельного дела, но что они, будучи исполнены красоты и гармонии во всех частях, достигают важнейшего условия, пленяют своим изяществом, своею прелестью архитектурною»[39]. При подтверждении этого факта приходится учитывать, что в 1836 году Айвазовский в качестве художника был прикомандирован на суда Балтийского флота, что однозначно указывало на его осведомленность в области кораблестроения.

Мы рассмотрели лишь самые яркие отзывы о деятельности великого русского пейзажиста, но даже эти немногочисленные, но красноречивые строки дают яркое представление об индивидуальной неповторимости его таланта и непревзойденном художественном даровании. Однако, пожалуй, главным результатом этого анализа стал удивительный экскурс в прошлое, когда мы будто вместе с художником переживаем главные моменты его наполненной творчеством жизни, неутомимо пульсирующим сердцем которой было ласковое или грозное, умиротворенное или пугающее, но притягательно-загадочное и непредсказуемое Море.

 

  1. Годовая выставка художественных произведений в Императорской Академии художеств. Статья II // Художественная газета. 1837. №20. Октябрь 19. С. 318.
  2. Новая картина Айвазовского // Художественная газета. 1837. №23. С. 359.
  3. Г одовая выставка художественных произведений в Императорской Академии художеств. Статья II // Художественная газета. 1837. №20. Октябрь 19. С. 319.
  4. Крымские картины Айвазовского // Художественная газета. 1840. №23. Ноябрь 15. С. 28.
  5. Тимм В.Ф. И.К. Айвазовский // Русский художественный листок. 1858. №10. Апрель 1. С. 1.
  6. Качони СА. Иван Константинович Айвазовский. Биографический очерк // Новь. 1885. №1. С. 122. (Далее: Качони СА.)
  7. Айвазовский // Художественная газета. 1840. №15. Август 1. С. 1.
  8. Там же. С. 6-7.
  9. Отчет Императорской Академии художеств за 1839-1840 Академический год // Художественная газета. 1840. №3. Февраль 1. С. 6.
  10. Отчет Императорской Академии художеств за 1839-1840 Академический год // Художественная газета. 1840. №24. Декабрь 15. С. 6.
  11. Письмо И.К. Айвазовского к В.И. Григоровичу. 30 апреля 1841 года. // ОР РНБ. Ф. 9. Ед. хр. 3. Л. 5
  12. Каратыгин П.П. Иван Константинович Айвазовский и его художественная 40-летняя деятельность. 1836-1878. Первый год пребывания за границей. 1840-1841 // Русская старина. 1878. Июль. С. 425. (Далее: Каратыгин П.П.)
  13. Айвазовский в Италии // Художественная газета. 1841. №11. С. 3.
  14. Там же. С. 1.
  15. Айвазовский в Италии // Художественная газета. 1841. №11. С. 1.
  16. Там же. С. 2.
  17. Письмо И.К. Айвазовского к В.И. Григоровичу. 2/20 декабря 1840 года // ОР РНБ. Ф. 9. Ед. хр. 3. Л. 3.
  18. Айвазовский в Италии // Художественная газета. 1841. №11. С. 2.
  19. Каратыгин П.П. С. 425.
  20. Там же. С. 425.
  21. Там же. С. 426.
  22. Выставка Академии художеств // Отечественные записки. 1842. Т. 25. С. 25.
  23. Имеется в виду девятилетний великий князь Константин Николаевич.
  24. Отчет Императорской Академии художеств за 1826-1837 Академический год, читанный в общем собрании Академии конференц-секретарем В.И. Григоровичем 26 сентября 1837 года // Художественная газета. 1837. №17-18. Сентябрь. С. 276.
  25. Письмо к Айвазовскому // Художественная газета. 1837. №14. Июль. С. 223.
  26. Тимм В.Ф. И.К. Айвазовский // Русский художественный листок. 1858. №10. Апрель 1. С. 2.
  27. Рамазанов НА. // Москвитянин. 1854. №24.
  28. Качони С.А. С. 100-123.
  29. Там же. С. 100.
  30. Там же. С. 101.
  31. Письмо к Айвазовскому // Художественная газета. 1837. №14. Июль. С. 222.
  32. Новая картина Айвазовского // Художественная газета. 1837. №23. С. 359.
  33. Качони С.А. С. 101.
  34. Там же. С. 122-123.
  35. Без подписи. Выставка в Академии искусств за 1860-61 год // Время. 1861. №10. Отд. II. С. 147-168.
  36. Без подписи. Выставка в Академии искусств за 1860-61 год. (Достоевский Ф.М. Выставка в Академии искусств за 1860-61 год // Полное собрание сочинений и писем: В 30 т. Т. 19. Статьи и заметки 1861. Л., 1979. С. 161.)
  37. Там же. (Достоевский Ф.М. Выставка в Академии искусств за 1860-61 год // Указ. соч. С. 161-162.)
  38. Без подписи. Выставка в Академии искусств за 1860-61 год. (Достоевский Ф.М. Выставка в Академии искусств за 1860-61 год // Указ. соч. С. 163.)
  39. Айвазовский // Художественная газета. 1840. №5. Август 1. С. 4.
Иллюстрации
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Туман на море. 1895
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Туман на море. 1895
ГТГ. Фрагмент
Периодические издания, cовременные И.К. Айвазовскому
Периодические издания, cовременные И.К. Айвазовскому
Периодические издания, cовременные И.К. Айвазовскому
Периодические издания, cовременные И.К. Айвазовскому
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Туман на море. 1895
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Туман на море. 1895
Холст, масло. 31,5 × 42. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Парусное судно. 1858
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Парусное судно. 1858
Папье-пеле, графитный карандаш, растушка, проскребание. 17,4 × 22,2. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Пристань на море. 1886
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Пристань на море. 1886
Папье-пелле, графитный карандаш, растушка, проскребание. 27,2 × 42,2. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Вход парусника в бухту. 1843
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Вход парусника в бухту. 1843
Холст, масло. 56 × 66,5. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Неаполитанский залив ночью. 1895
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Неаполитанский залив ночью. 1895
Холст, масло. 28,5 × 42,5. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Венецианская лагуна. Вид на остров Сан-Джорджо Маджоре. 1844
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Венецианская лагуна. Вид на остров Сан-Джорджо Маджоре. 1844
Дерево, масло. 22,5 × 34,5. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Буря. 1857
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Буря. 1857
ГТГ. Фрагмент
Периодические издания, cовременные И.К. Айвазовскому
Периодические издания, cовременные И.К. Айвазовскому
Периодические издания, cовременные И.К. Айвазовскому
Периодические издания, cовременные И.К. Айвазовскому
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Буря. 1857
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Буря. 1857
Холст, масло. 100 × 149. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Море. 1881
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Море. 1881
Бумага, сепия, проскребание. 17,2 × 26,8. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Кораблекрушение. 1860
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Кораблекрушение. 1860
Бумага, сепия, проскребание. 17 × 26,8. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Вид Ялты. Конец 1840-х
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Вид Ялты. Конец 1840-х
Бумага, наклеенная на бумагу, сепия, графитный карандаш. 12,6 × 20,4. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Стычка ширванцев с мюридами на Гунибе. 1869
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Стычка ширванцев с мюридами на Гунибе. 1869
Холст, масло. 133,5 × 110. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Вид Георгиевского монастыря близ Севастополя. 1858
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Вид Георгиевского монастыря близ Севастополя. 1858
Бумага, сепия, графитный карандаш, проскребание. 14 × 21,1. ГРМ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Корабль под парусом. 1878
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Корабль под парусом. 1878
Папье-пеле, графитный карандаш, проскребание. 22,5 х 39,5. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Море. 1857
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Море. 1857
Папье-пелле, акварель, графитный карандаш, проскребание. 16,5 × 24,5. ГТГ
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Паликар на Афонской горе. 1845
И.К. АЙВАЗОВСКИЙ. Паликар на Афонской горе. 1845
Бумага, графитный карандаш, сепия, акварель. 29,2 × 23,7. Из Альбома великого князя Константина Николаевича. 1820–1850-е. РГАЛИ. Ф. 1949. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 12

Вернуться назад

Теги:

Скачать приложение
«Журнал Третьяковская галерея»

Загрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в App StoreЗагрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в Google play