Скрещение путей и судеб | О выставке «Я — жизнь, пришедшая на ужин…» в Елабуге

Людмила Пахомова

Открывшаяся на прошлой неделе в Музее современного этноискусства Елабужского государственного музея-заповедника выставка «Я — жизнь, пришедшая на ужин…» имеет свою историю. По сути она совместила несколько художественных проектов, куратором которых является Натэлла Войскунская — директор фонда «Развитие народного творчества “Грани”» и ответственный секретарь двуязычного (русско-английского) журнала «Третьяковская галерея».

С. Ланшакова. Марина Цветаева (Три Марины)
С. Ланшакова. Марина Цветаева (Три Марины)

Именно она рассказала елабужским зрителям, что первый проект, посвящённый Марине Цветаевой, зародился более пяти лет назад. Он был приурочен к юбилею дома-музея поэта в Москве и основывался на архивных документах и фотографиях, предоставленных этим музеем.

На открытии выставки
На открытии выставки

Используя современную технику офорта, которая позволяет перенести все присущие фотоснимкам полутона, и, нередко, совмещая в одном произведении несколько изображений, Светлана Ланшакова создала работы первой выставки, названной «Упасть вверх». Это парадоксальное выражение, принадлежащее самой Марине Цветаевой, получило в контексте выставки значение ухода из жизни. Так же называется и «кульминационная», по выражению Н. Войскунской, работа, нижняя часть которой представляет множество фрагментов фотографий поэта и её близких, а верхняя — женскую фигуру, устремляющуюся к светящемуся впереди выходу из тёмного пространства.

Фрагмент экспозиции «Упасть вверх»
Фрагмент экспозиции «Упасть вверх»

Портреты самой М. Цветаевой, её мужа и детей художница объединила в серию «Сломанные судьбы», придав каждому произведению особое трагическое звучание. Так, изображение молодого Сергея Эфрона дано в обрамлении следов запёкшейся крови; рядом с Муром помещена обращённая к нему предсмертная записка матери, а известная фотография маленьких дочерей Ариадны и Ирины совмещена со снимками кукол, одна из которых, расположенная над головой умершей в три года Ирины, зияет пустыми чёрными глазницами. Необычно выразительный образ создала Светлана Ланшакова, объединив в одной работе фотопортреты молодой и сорокалетней Цветаевой. Ассоциативный характер носят офорты из серии «Города Марины».

На открытии выставки
На открытии выставки

Эта тема получила развитие во второй части проекта под названием «FREITOD» («Вольная смерть»), представляющем так называемую книгу художника (идущую от французского livre d'artiste). Шестнадцать офортов, часть из которых повторяет, хотя и в видоизменённом варианте, некоторые работы экспозиции «Упасть вверх», были отпечатаны в трёх экземплярах. Два из них представлены на выставке. Один оформлен в рамки и выставлен на мольбертах, а другой заключён в изготовленный вручную футляр-чемодан, опутанный верёвкой со свисающей на конце петлёй.

Светлана Ланшакова
Светлана Ланшакова

Тексты, сопровождающие офорты, и стихи, которые художница отпечатала на старой пишущей машинке, разъясняют, дополняют смысловое содержание изображённого, усиливают эмоциональное воздействие на зрителя. Так, рядом с одной из последних фотографий Цветаевой в янтарных бусах, где половина лица воспроизведена обычным образом, а другая — в призрачно светящемся негативе, Светлана Ланшакова поместила оставленное поэтом в Чистополе заявление с просьбой принять её посудомойкой в открывающуюся столовую Литфонда, а ниже — отрывок из письма Марины Ивановны, начинающийся словами: «У меня есть друзья, но они бессильны…» Офорт с изображением самовара, керосиновой лампы и картофелин поясняют строки из записей Цветаевой периода Гражданской войны о картошке, которую она варит в самоваре и о нечеловеческих условиях жизни.

Светлана Ланшакова. Ариадна и Ирина Эфрон
С. Ланшакова. Ариадна и Ирина Эфрон

В «FREITOD» ещё более трагичен портрет Сергея Эфрона, где на одной их последних его фотографий уже не запёкшиеся следы, а подтёки крови. Одновременно эта красная цветовая часть офорта представляет собой вид человеческой толпы, стоящей не то у трибуны, не то у памятника и поток пешеходов на фоне домов, вероятно, какого-то европейского города.

В мире, где всяк
Сгорблен и взмылен,
Знаю — один
Мне равносилен.
В мире, где стольB Многого хощем,
Знаю — один
Мне равномощен.
В мире, где всё —
Плесень и плющ,
Знаю: один
Ты — равносущ
Мне.

Эти стихи Цветаевой, посвящённые Борису Пастернаку, можно прочесть, всматриваясь в образное графическое изображение двух выдающихся поэтов. Совершенно иная стилистика представлена в проекте «Рильке. Элегия для Марины» московской художницы Марины Гуровой. С крупнейшим немецкоязычным поэтом ХХ века Райнером Мария Рильке судьба свела Марину Цветаеву в 1926 году. Высочайшей оценкой его творчества стали обращённые к нему её слова: «Вы — воплощённая поэзия». Оба читали стихи друг друга в оригиналах, поскольку она хорошо знала немецкий, а он — русский язык. Они никогда не встретились. Переписка, длившаяся около полугода, оборвалась его внезапной смертью.

Марина Гурова
Марина Гурова

Но остались письма и поэтические посвящения. В их числе «Элегия» Рильке, в которой высказаны его мысли о жизни и вечности, о любви и поэзии, о природе и высших силах, об утраченной и обретаемой цельности. В то же время, как сказано в книге «Райнер Мария Рильке, Борис Пастернак, Марина Цветаева. Письма 1926 года»: «”Элегия” представляет собой классический образец «тайнописи», особой эзотерической поэзии. Это интимный разговор поэта с поэтом, до конца понятный лишь двоим участникам переписки, — понимание с полуслова, исключающее третьего «постороннего»…

На русском языке есть несколько переводов «Элегии» (А. Карельского, В. Миклушевича и др.). Мы выбрали перевод З.А. Миркиной, отмечая, что и в нём переданы далеко не все смысловые уровни и оттенки этого удивительного стихотворения».

На открытии выставки
На открытии выставки

Зная эти обстоятельства, можно представить, насколько сложно было Марине Гуровой отразить в графике то, что заложено в стихотворных строках Р.М. Рильке. (Кстати, за основу ею был взят перевод той же З.А. Миркиной). И действительно, как можно визуально запечатлеть то, о чём говорится, к примеру, в таких строках поэта:

О, всё началось с ликованья, но, переполняясь восторгом,
Мы тяжесть земли ощутили и с жалобой клонимся вниз.
Ну что же, ведь жалоба — это предтеча невидимой радости новой,
Сокрытой до срока во тьме…

Или в завершающих «Элегию» строках:

Боги сперва нас обманно влекут к полу другому,
                                     как две половины в единство.
Но каждый восполниться должен сам, дорастая,
                                     как месяц ущербный до полнолунья.
И к полноте бытия приведёт лишь одиноко прочерченный путь
Через бессонный простор.

Марина Гурова, зная, насколько вдохновляла этих поэтов природа, решила опереться в своём замысле именно на неё. С бумагой и гелевой ручкой она бродила по московским паркам, по их тихим, заброшенным уголкам, зарисовывая с натуры то, что её поражало, что казалось созвучным «Элегии» Рильке. Наиболее интересные и удачные графические образы были включены в экспозицию.

М. Гурова. «О, всё началось с ликованья…»
М. Гурова. «О, всё началось с ликованья…»

Затем на их основе, но уже не в виде оригинальных рисунков, а в виде офортов была подготовлена livre d'artiste, где на прозрачной рисовой бумаге серебряными буквами Мариной Гуровой были написаны те или иные строки из стихотворения, а следом шла своеобразная их иллюстрация. И, наконец, небольшим тиражом в сто экземпляров «Элегия» с её рисунками была выпущена в двуязычном русско-немецком варианте.

В своё время Марина Гурова закончила художественно-графическое отделение печати Московского полиграфического института. И к созданию этой книги она отнеслась со всей ответственностью профессионала, стремясь, чтобы эстетика оформления работала на образ стихотворения. «Я хотела, — сказала она, — чтобы люди увидели красоту книги. Чтобы они вспомнили, что книга — это высокое искусство. Здесь нет ничего случайного, всё продумано — бумага, шрифт, кегль, рисунок, расположенный на развороте».

Да и сам образ Рильке — поэта-эстета, человека высочайшей культуры требовал от художница столь же высокой самоотдачи.

И также как «Элегия» — произведения Марины Гуровой требуют осмысления, работы сердца и ума.

На открытии выставки
На открытии выставки

Текст стихотворения тоже является экспонатом выставки. Восхищённая красотой каллиграфического почерка поэта, московская художница разработала на его основе шрифт, которым написала на специальных стендах «Элегию» Рильке в переводе З.А. Миркиной.

Возникнув, в сущности, независимо друг от друга, проекты «Упасть вверх» и «Рильке. Элегия для Марины» были в этом году объединены в одну выставку «Я — жизнь, пришедшая на ужин…», названную строками из последнего стихотворения Марины Цветаевой.

На открытии выставки
На открытии выставки

Говоря о последних днях поэта, прошедших в Елабуге, Натэлла Войскунская отметила: «Только здесь эмоционально и морально мы можем обозначить этой строкой проект, начавшийся с совершенно других её слов». В качестве аналогии с цветаевским «ужином» она привела последнюю тайную вечерю Христа, за которой последовала смерть и переход в иную жизнь.

Рассказывая о проекте «Рильке. Элегия для Марины», куратор сообщила, что Марина Цветаева не любила и не принимала слова «иллюстратор». Ей всегда хотелось, чтобы человек, который сопровождает своей графикой или живописью поэтическое или прозаическое слово, назывался соавтором.

«Получилось ли это у нас, судить вам, — сказала Н. Войскунская. — Но это та вершина, к которой мы стремились».

 

Источник: Музей современного этноискусства

 

См. также о проекте на сайте:

Скачать приложение
«Журнал Третьяковская галерея»

Загрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в App StoreЗагрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в Google play