«...Незабвенный мой друг и товарищ по кисти». ПАРИЖСКИЕ ВСТРЕЧИ С РОБЕРТОМ ФАЛЬКОМ

Роберт Рафаилович Фальк уже несколько лет жил в Париже, когда в 1934 году, весной, мы приехали туда. Мой муж был назначен советником нашего полпредства. Как-то днем ко мне зашла жена нашего консула и предложила поехать по приглашению Фалька к нему в ателье посмотреть его работы. Это было заманчиво.

Роберт Фальк за работой в парижской мастерской. Середина 1930-х. Фотография
Из архива К.Р. Барановской-Фальк, Москва

Я помнила его работы на выставках «Бубнового валета» в Москве, а тут, в Париже, однажды видела на Большой Осенней выставке в Гран-Пале его пейзаж, очень напоминающий московские работы.

В Москве мы не были знакомы. И вот мы у него в ателье. Нам открыл дверь высокий полноватый человек и приятным, тихим, чуть глуховатым голосом просил войти.

Роберт Рафаилович показывал очень долго и интересно, говоря почти о каждой работе. Больше было пейзажей различных, много городских, небольшие кафе на узеньких улицах, набережные Сены, каналы с баржами у боен. Изредка портреты. О, сколько было работ! В некоторых еще чувствовался тот, московский Фальк, но уже что-то нашедший и как бы очищающийся от всего лишнего. Что-то глубокое, новое и значительное, но еще робкое художник начал открывать для себя.

Как был хорош небольшой летний пейзаж в лесу, такой серебристый, светлый, уже с зародышем трепетного сияния, которое потом он постиг. Заходя еще, я всегда просила его показать. Куда он делся, этот пейзаж? Может, он его продал. Ведь ему там жилось материально нелегко. Жил Роберт Рафаилович с сыном Валерием, давал уроки рисования и музыки (он был прекрасный пианист).

Я помню, он как-то вскользь сказал, что работал на кинофабрике по фильму «Тарас Бульба»[1], тогда снимавшемуся с Даниэль Дарьё и с известным немецким артистом в роли Бульбы - кажется, Пауль Вегенер, если память мне не изменяет.

Роберт Рафаилович захотел посмотреть мои работы. Я не занималась живописью уже девять лет, работая в театрах. Приехав в Париж, в первые же дни купила небольшой складной мольберт, ящик с красками и т.н. принадлежности. Я робко начала писать. Так началась наша дружба.

Р.Р. был замечательный педагог[2]. Это я почувствовала очень скоро. Он не учил, а как-то незаметно наводил на то, что и как надо видеть. Он влюбленно любовался всем, что его окружало. И умел передать это своему собеседнику. Он планомерно водил меня по музеям, выставкам, терпеливо выслушивая мою невежественную критику, и кротко объяснял, как надо видеть и понимать. Он явно любил опекать и руководить, в то же время ничего не навязывая. Р.Р. был очень молчалив, но если он говорил, то очень точно и веско.

Мы стали вместе ездить на этюды. Очень часто утром - телефонный звонок: «Не хотите ли поехать посмотреть кафе, где собиралась в свое время группа парижских большевиков с Лениным?» Ну, еще бы! И мы поехали. Хозяин этого кафе был тогда еще жив и хорошо помнил и Ленина, и многих других. Все было так же в этой комнате наверху, которую хозяин сдавал под собрания и вечера. За помещение он не брал денег, каждый приходящий что-нибудь заказывал - кружку пива, чашку кофе. Часто такие собрания не могли состояться, если у кого-нибудь не было денег. Мы поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Фальк сел спиной к окнам в центре комнаты. У него была гуашь, и вот тогда он сделал этюд этой комнаты.

В 1935 году Роберт Рафаилович предложил Любови Михайловне Козинцевой (жене Эренбурга)[3] и мне пописать у него в мастерской этюды с обнаженной модели. Работали мы вчетвером: Любовь Михайловна, Фальк, Валерик (сын Роберта Рафаиловича) и я. Первая модель была прелестная, рыжеватая, с очень светлой кожей молодая женщина. Она сидела просто и естественно. Все писали маслом, я от страха - акварелью. Следующая модель была брюнетка, очень красивая, с перламутровым телом. Ее писали гораздо дольше. И тут я, осмелев, уже писала маслом. Фальк никому ничего не говорил, но все же поглядывал, что мы делаем.

Я помню, мы с Любовью Михайловной стояли рядом, болтая, когда модель отдыхала. Обе - брюнетки. Она в вязаной кофточке лимонного цвета, на мне - красный свитер с высоким воротником. Фальк, улыбаясь, смотрел на нас. «Вот бы я хотел написать вас обеих вместе, вот так, как вы стоите». Любовь Михайловна ничего не сказала, и я тоже. А может быть, это была бы интересная работа. Так он нас и не написал.

Но меня он все-таки писал много позднее у меня дома - в черной шляпе с большим страусовым пером, в кофточке цвета английской красной на фоне шкафа красного дерева.

Иногда он обращался ко мне с просьбой рассказать что-нибудь. По-видимому, застывшая поза и отсутствующий взгляд позирующего его угнетали. Он очень часто счищал написанное и снова принимался писать. Однажды он не пришел, и сеансы закончились. Портрет остался неоконченным. Роберт Рафаилович был очень недоволен портретом. Долго его писал. Портрет не сохранился. По-видимому, он его записал, что часто делал, если работа не нравилась ему.

Наша совместная работа у него продолжалась недолго. Она окончилась после второй модели. Может быть, Роберту Рафаиловичу захотелось поработать одному. И мы стали снова встречаться на этюдах, работая на улицах Парижа и вне города.

Как-то мы отправились на набережную Сены к мосту Мари[4]. Мы уже второй раз приходили туда. Первый раз пошел сильный дождь. Как весело было удирать с шутками и смехом. Мы веселились, как мальчишки, прыгая через лужи.

А вот второй раз было хорошо, над водой стояла голубая дымка, как часто бывает в Париже, и так красиво смотрелся древний, горбатый мост Мари. Мы работали всегда очень далеко друг от друга. Углубленная в работу, я ничего не видела и не слышала вокруг, как вдруг раздраженный резкий крик: «Что вы делаете?» Я боялась оглянуться, увидеть страшное, гневное лицо. «Это же не масло, нельзя размазывать пальцем!» И тут меня взорвало, я в бешенстве схватила папку и бросилась бежать домой. Дома положила этюд на стол, но все еще передо мной стоял в голубой дымке мост и дальше по набережной дома, которые я успела наметить. Дрожа, я принялась писать по памяти.

Я не слышала, как открылась дверь и тихо вошел Фальк. Он молча стоял за моей спиной. Я даже не заметила это. Он, конечно, видел, как я хватала пальцами с палитры краску и писала. «Ах, пишите как хотите, и хоть щепкой!» - радостно сказал Фальк, и мы оба весело рассмеялись. Мир был заключен. Да. Это, пожалуй, лучшая моя гуашь. Как полезно иногда разозлиться. Это была первая ссора, но, увы, не последняя.

Не помню точно, когда была авиационная выставка в Париже - в 1935 или 1936 году. Тогда приехали наши прославленные летчики. Один из них оказался любителем живописи. Познакомившись с ним, я предложила ему посмотреть работы Фалька. Так началось знакомство Фалька с А. Юмашевым, перешедшее впоследствии в дружбу. Фальк всегда охотно и щедро показывал свои работы, не выбирая. Мы пробыли у него почти целый день. Хотелось еще и еще смотреть, но уже темнело.

Роберт Рафаилович хорошо знал Париж. С удовольствием водил меня в различные районы, которые он уже писал или собирался писать. Как-то поехали мы довольно далеко. На противоположном берегу реки целый лес дымящихся высоченных труб. Это знаменитая фабрика Лефран. Фабрика, делающая все, что нужно художникам, начиная с красок, мольбертов, папок и т.п. вещей. Да, она была величественна, эта фабрика Лефран. У меня есть этот просто плохой этюд. Этюда Фалька я не помню. Он не писал фабрику, а писал вдоль берега реки.

В парке Монсури мы были, чтобы пописать еще одно любимое место Ленина.

Были уже теплые предвесенние дни 1937 года. Мы давно собирались съездить в Лонжюмо, в двадцати километрах от Парижа, где одно время жил В.И. Ленин с Крупской. Дождя не предвиделось, и был спокойный хороший свет. Ничего, что холодновато. Я попросила дать нам машину, чтобы нас отвезли туда. И вот мы стоим на улице маленького городка, уютного, с небольшими домами, покрытыми красной черепицей. Смотрим.

Вот отсюда Владимир Ильич ездил на велосипеде в Париж заниматься и возвращался так же назад. Дорога шла под гору. Однажды отважный велосипедист был сбит машиной. К счастью, он уцелел, но уже не на чем было ездить. Надо было ездить на поезде. Как же у Ленина с Крупской тогда было мало денег, как они были молоды и скромны.

Все эти мысли пробегали в голове, глядя на маленький одноэтажный домик с крошечным палисадником. Фальк написал прелестный серебристый этюд дома и фасада. Как же мы замерзли тогда, работая на улице. «Надо согреться, пойдемте посмотрим собор». Собор действительно был хорош, и в нем в некоторых местах в полу были сделаны решетки, откуда шел теплый воздух. Приятно было стоять на решетке, постепенно согреваясь и осматриваясь кругом. На скамьях сидели молящиеся люди, шла служба. Витражи длинных стрельчатых окон дивной красоты, струился какой-то нереальный волшебный свет. Тихая музыка органа, как будто звучал музыкой этот свет. Домой мы вернулись поездом.

Летом [1937 года] должна была открыться Всемирная выставка, и уже с весны начались работы по строительству павильона, привозу экспонатов для показа. Когда павильон уже почти был построен и прибыли ящики из Москвы, приехали кое-какие оформители-художники, но их было мало. Явно не хватало рук. Мой муж был назначен помощником главного комиссара Советского павильона, он предложил мне работать. Мне достался зал искусства. Я предложила пригласить Фалька. Он работал со мной рядом, в соседнем зале. Работы было невероятно много. Мы старались открыть павильон раньше немцев, павильон которых стоял напротив нашего. Тихонько мы проникли разочек к ним и быстренько осмотрели. Да, все было очень добротно и здорово сделано, ничего не скажешь. А мы хотели сделать как можно лучше, интереснее, чем у них.

Ну вот пришли ящики с картинами. В дороге все акварели поотклеились и сползли по стеклам вкривь и вкось. Сейчас же было доложено руководству, и, получив разрешение, расстеклили и поручили Р.Р. Фальку отдать все заново оформить в приличные рамки, наклеить на хорошее паспарту, что и было сделано очень быстро. Мы работали несколько ночей, выпивая неимоверное количество черного кофе, чтобы не спать. На сон оставалось по 2-3 часа в сутки. Стало известно, что два вагона с экспонатами народного творчества - с работами по кости северных областей, работы из меха, вышитые бисером, ручные вышивки, кружева, изделия из дерева - еще не отправлены, стоят и ждут - ехать или нет.

Я хорошо знала комиссара[5] Ивана Ивановича Межлаука[6], пошла к нему, с горячностью и мольбой доказывала, что надо, обязательно надо. Он очень внимательно меня выслушал и тут же отправил телеграмму в Москву. И вот они тут. Накануне открытия выставки все валились с ног, не спали совсем, но все было сделано. И правильно. Это был главный козырь нашего павильона. Все посетители плотной толпой окружали зеркальные шкафы и витрины с вещами наших умельцев и восхищались вкусом и прелестью работ.

Роберт Рафаилович работал в зале, где он с замечательным вкусом развесил всевозможные ткани. Как раз приближалась двадцатая годовщина Советской власти. За статуей Сталина полукругом были сделаны колонны из светлой ткани, освещенные очень искусно внутри.

***

«Пойдемте, я вам покажу изумительную работу Серова, - сказал однажды Фальк. - “Девушку, освещенную солнцем"». Этот портрет Львовой[7] висел в квартире сына[8] Львовой. Это известный портрет двоюродной сестры В.А. Серова (урожденной Симонович), бывшей тогда уже женой Львова. Он воспроизводится в монографии Серова под редакцией Грабаря. Фальк мне рассказывал, что портрет совершенно погибал, осыпался и весь был в кракелюрах. Его отдали в Лувр на реставрацию, и вот он опять на стене.

Мы стоим в изумлении, даже стало холодно от восторга. На нас смотрело прелестное лицо, освещенное двойным светом, она смотрела своими чудными фиалковыми глазами, с пышной, слегка рыжеватой копной волос, в беленькой простой кофточке. А сын ее, высоко подняв лампу двумя руками, справа освещал ее... Я могла говорить только шепотом, так совершенно было это произведение, не может быть, чтобы оно погибало. Свежее, будто только что написанное. Хотелось заплакать от восторга. «Вы похожи на свою мать», - сказала я сыну по-французски, зная, что он не говорит по-русски. «Говорит», - ответил он. «Возьмите у него лампу, он устал», - уже по-русски сказала Фальку. И вдруг он по-французски произнес: «Не беспокойтесь, мадам, мне не трудно». Мы с Р.Р. очень сконфузились. Не говорит-то он, возможно, но понимает. А мы болтали, что он, наверное, не понимает, какое сокровище он имеет в этом портрете.

Спустя несколько дней мы отправились к Львовым. Они жили под Парижем, я не знаю, как называлось это место[9]. Роберт Рафаилович учился в Училище живописи, ваяния и зодчества и теплее всего вспоминал В.А. Серова. И потому, попав в Париж, постарался отыскать родственников Серова[10]. Вот так он нашел «девушку, освещенную солнцем»[11].

Жили они в деревянном доме, напоминающем наши подмосковные дачи. В комнатах было пустовато и бедно, много маленьких этюдов и рисунков украшало стены. И довольно большой этюд портрета Львовой. Она сама стояла тут же[12]. Очень полная, с рыжевато-седыми волосами и милым полным лицом с грустными большими выпуклыми глазами. «Это все его рисунки и этюды. Он охотно мне их дарил, так как я никогда не отказывалась ему посидеть», - говорила она, ласково улыбаясь нам. В другой комнате сидел высокий старик[13]. «Он совсем глухой», - предупредила нас Львова. Он поздоровался с нами, сидя в кресле. Я поняла, что, возможно, он не ходит. Вдруг он заговорил очень громким голосом, как говорят глухие. «Маша, стань рядом». Мы в это время смотрели на портрет молодой прелестной женщины. «Стань», - повторил он настойчиво. Она махнула рукой, но подчинилась. «Посмотрите, какое сходство! Маша, улыбнись». Скорбная гримаса тронула увядшие губы. Боже, какая любовь! Он ее видит все такой же, какой она была вот тогда. А может, к счастью, [то, что] он уже и плохо видит. Он ведь очень стар[14].

Попрощавшись со стариком, мы вышли в сад. Роберт Рафаилович стал говорить со Львовой о том, что надо, чтобы ничего не погибло, написать завещание, что все находящееся у нее должно быть вместе с его [Серова] работами в Советском Союзе. Не знаю, успела ли она это сделать. Не думаю. Ведь портрет там, у сына[15], и едва ли он его отдаст.

Роберт Рафаилович хорошо играл на фортепиано и, приходя ко мне, с удовольствием подходил к инструменту, брал мой большой сборник, где были переплетены вместе мазурки и вальсы Шопена и «Песни без слов» Мендельсона. Иногда он предлагал устроить музыкальный вечер. Тогда он являлся торжественный, с папкой в руках. Он очень любил играть Шуберта и Шумана. Это бывало после работы, и я собирала живущих в посольстве сотрудников, любящих музыку. Было уютно и хорошо. Каждый сидел где хотел. Некоторые женщины вязали неизменные кофты. Другие, усевшись на диване поджав ноги, мечтали и отдыхали. Я слушала и зарисовывала эти различные восприятия музыки. Тогда-то я и сделала набросок карандашом с Фалька, играющего Шумана.

***

Нелепое, уродливое здание Трокадеро было снесено, и на этом месте появился белоснежный дворец строгого классического рисунка, в котором открылась выставка шедевров французского искусства. Это было в то же время, как открылась Всемирная выставка около Эйфелевой башни.

Пораньше утром, когда еще воздух был чист и солнце не очень светило, мы отравились пешком. Залы были еще пусты. Какой простор и идеальное освещение. Картины висели невысоко и в один ряд, на хорошем расстоянии друг от друга. Тут я впервые увидела знаменитых «Поварят» и натюрморт «Мясная туша» Сутина и обомлела. Это было как удар грома. Так вот она, живопись, только живопись, в своем чистом, девственном состоянии, без рассказа. Фальк прямо-таки любовался моей растерянностью. Он загадочно улыбался и звал меня дальше. Потом зал раннего Утрилло, Пикассо, Матисса - все молодое искусство Франции. Мы долго не могли оставаться на выставке и ушли.

Это была последняя встреча с Фальком в Париже. В этом году летом Роберт Рафаилович с сыном уехал в Москву. А через полтора года мы встретились уже в Москве...

Подготовка текста, публикация и комментарии Юлии Диденко

1. Речь идет об одной из первых экранизаций одноименной повести Н.В. Гоголя - франко-английском кинофильме «Tarass Boulba» / «Тарас Бульба» (производство «GG Films»; режиссер А.М. Грановский, сценаристы: Пьер Бенуа, Фриц Фалкенштейн, Карло Рим, диалоги Жак Натансон; в ролях: Гарри Баур (Тарас Бульба), Жан-Пьер Омон (Андрей Бульба), Даниэль Дарьё (Марина) и другие; продолжительность 87 мин.; пресс-показ фильма 5 марта 1936-го в Париже). В 1935 году Фальк с сыном Валерием занимались разработкой эскизов костюмов к этому фильму (в титрах фильма указано: “Maquettes des costumes - R. Falk”). В письме матери в 1935-м Фальк сообщал: «...моя работа в кино продолжается. <...> Мною очень довольны. И заработаю столько, что смогу вместе с Валериком потом месяца полтора-два где-нибудь хорошо отдохнуть. Мне он по-прежнему очень помогает делать рисунки для синема». (Цит. по: Р.Р. Фальк. Беседы об искусстве. Письма. Воспоминания о художнике. М., 1981. С. 147).
2. «Как это ни странно - педагог я (без скромности) выдающийся, но до чего терпеть не могу это делать. Всяким дамам и барышням проповедовать истины и пути искусства». (Из письма Р.Р. Фалька матери, М.Б. Фальк. 1931 (?) // РГАЛИ. Ф. 3018. Оп. 1. Ед. 157. Л. 19).
3. Л.М. Эренбург-Козинцева (1899/1900-1970) - художница, вторая жена писателя И.Г. Эренбурга, сестра кинорежиссера Г.М. Козинцева. Фальк написал в Париже ее портрет маслом (1929, частное собрание, Санкт- Петербург) и сделал ряд портретных рисунков.
4. Мост Мари (фр. Pont Marie) - один из самых старых мостов Парижа, связывает остров Сен-Луи с набережной Отель де Виль на правом берегу Сены.
5. В дипломе, выданном Фальку как участнику выставки, комиссаром, значится Е.В. Гиршфельд.
6. И.И. Межлаук (1891-1938) - партийный и государственный деятель. В 1936-1937 годах занимал пост председателя Всесоюзного комитета по делам высшей школы при Совете народных комиссаров СССР. В декабре 1937-го арестован, весной 1938-го расстрелян.
7. Речь идет о «Портрете М.Я. Львовой» В.А. Серова (1895; холст, масло; Музей Орсэ, Париж).
8. См. о нем в примечании 15.
9. Речь идет о пригороде Парижа - Нёйи-сюр-Марн.
10. По свидетельству же самого Фалька, встреча с картиной была непреднамеренной. Художнику посоветовали показать больного сына Валерия «одному старику-док- тору. Живет он километрах в 25-30 от Парижа, и он глубокий старик, лет 80-82. Вот мы и поехали. Встречает он нас и также его жена, небольшая старушка лет 70. В комнате вдруг я вижу, висит один мне очень знакомый портрет - девушка на фоне этажерки с книгами. Работа раннего Серова, овеянная особой поэзией, чего он потом лишился. Старик обращается к нам и говорит: “Не правда ли, как моя жена похожа на этом портрете?” Оказывается, что Серов ее писал 47 лет тому назад! Она его кузина. И моя самая любимая его вещь, “Девушка под деревом” в Третьяковской галерее также с нее написана». (Из письма Р.Р. Фалька художнику А.В. Куприну. Париж-Москва. Февраль 1935. Автограф // РГАЛИ. Ф. 3018. Оп. 1. Ед. хр. 147. Л. 19-19 об).
11. Имеется в виду М.Я. Симонович - модель хранящейся в Третьяковской галерее картины В.А. Серова «Девушка, освещенная солнцем» (передана ею в дар ГТГ в 1940-м). См. о ней подробнее в примечании 11.
12. Мария Яковлевна Симонович (1864-1955, в замужестве Львова) - скульптор, мемуарист, двоюродная сестра художника В.А. Серова. В 1890-м уехала из России для учебы в Париж, где вышла замуж и навсегда осталась жить. Портрет был написан Серовым в один из ее приездов в Россию в 1895 году. В 1935-м, в год первой встречи с Фальком, ей было 70 лет.
13. Соломон Кеселевич Львов (1859-1939) - врач-психиатр, главврач психиатрической больницы в Нёйи-сюр-Марн, муж М.Я. Симонович, отец микробиолога Андре Львова.
14. В 1935-м, в год первой встречи с Фальком, С.К. Львову было 76 лет.
15. Андре Мишель Львов (фр. Andre Michel Lwoff, 1902-1994) - французский микробиолог, лауреат Нобелевской премии по физиологии и медицине 1965 года (совместно с Ф. Хакобом и Ж. Мано), сын М.Я. Симонович и С.К. Львова. После смерти матери ее портрет кисти В.А. Серова он подарил парижскому Музею Орсэ, где картина хранится в настоящее время.