Полотна И.Е. Репина как зеркало русского народничества

Произведение изобразительного искусства или архитектуры, фотография или фильм как визуальные источники информации обращены прежде всего к эмоциональному восприятию в отличие от рационализированного текста. Главный постулат визуалистики зиждется на неправомерности противопоставления чувственного знания и рационального. Как писал Эрвин Панофский, «свойством реальности наделено лишь то, что постигается посредством зрительного представления, <...> которое ни при каких обстоятельствах не может быть рациональным»[1]. Такой подход позволяет интерпретировать зрительные образы в качестве особого вида текста, требующего «прочтения», расшифровки в рамках того культурно-исторического контекста, в котором он возник.

Теперь о контексте. Ту серию работ И.Е. Репина, о которой пойдет речь, в литературе обычно именуют «народовольческой». Это неточно, так как деятельность организации «Народная воля» была лишь частью народничества, чрезвычайно широкого течения общественного движения 70-80-х годов XIX века.

Обращаясь к феномену народничества, недостаточно рассматривать его как своеобразный этап русской революции или как направление общественной мысли. Народничество нельзя ограничить рамками какой-либо жесткой теоретической схемы не только потому, что с идейной точки зрения оно не было монолитным, но и потому, что существенной его чертой являлось особое настроение, захватившее самые широкие слои образованного общества. Приверженцы теории «общинного социализма», согласно которой Россия на своем историческом пути движется в том же направлении, что и Европа, но придет к справедливому общественному устройству, минуя капитализм с его «язвой пролетариатства», опираясь на крестьянский «мир», стремились отдать народу долг «образованного меньшинства», взращенного потом и кровью этого самого народа.

Одни видели спасение в рационализации рутинного хозяйства, создании школ и больниц, другие - в организации «всеобщего бунта» по М.А. Бакунину, сквозь очистительный огонь которого русский мужик, «социалист по инстинкту», проведет Россию к новой жизни. Те, кто не разделял тезиса Бакунина о готовности масс к социальному перевороту, шли за П.Л. Лавровым, призывавшим интеллигенцию к планомерной пропагандистской работе.

К концу 1870-х годов стало ясно, что к пропаганде крестьяне не восприимчивы. Бывало, что крестьяне и рабочие сами выдавали баламутов-«сицилистов», не без основания опасаясь бед, которые могло навлечь общение с ними.

Вот сюжет картины Репина «Арест пропагандиста» (1880-1889, 1892, ГТГ). Героя выдал не какой-нибудь правительственный соглядатай, а простой крестьянин, для которого темны его речи и непонятны призывы. Гневный взгляд героя направлен в сторону темной фигуры в левом переднем углу. На кого он смотрит? На Иуду? Сам Репин говорил, что предатель сидит на лавке. Окружающие героя люди настроены либо равнодушно, либо недружелюбно, как и та толпа, что глазела на привязанного к столбу героя в первом варианте картины «Арест пропагандиста» (1878, ГТГ). Пропасть, разверзшаяся между народом и «образованными классами» в петровскую эпоху, когда социальная верхушка приобщилась к европейской цивилизации, а массы продолжали развиваться в рамках традиционной культуры, с течением времени лишь разрасталась, увеличивая трагический раскол, который обусловил рождение революционного терроризма.

И.Е. РЕПИН. Арест пропагандиста. 1880–1889, 1892
Дерево, масло. 34,8 × 54,6. ГТГ

«Арест пропагандиста» - последняя по времени создания картина серии. И, в сущности, она о крушении надежд народников, одном из факторов, приведших многих из них к террористической тактике народовольцев. Репин начал работать над полотном в 1880 году, и, возможно, это реакция художника, чуткого к явлениям современности, на наиболее громкий из массовых судов над народниками - так называемый процесс «193-х» (1878).

Дознания по делам об антиправительственной пропаганде проводились в 26 губерниях, задержано было несколько тысяч человек, под суд Особого присутствия Правительствующего Сената попали 193. Причем по окончании процесса оказалось, что 90 из них, будучи привлеченными к суду, по выражению обвинителя В.А. Желеховского, «для фона», провели по нескольку лучших лет жизни в предварительном заключении, если можно так выразиться, «задаром». А вскоре 80 из этих 90 оправданных были сосланы под надзор полиции административным порядком. Так поступали всегда, когда отсутствовал формальный состав преступления: нельзя же в самом деле судить за намерения. А наказывать, как считали власти, можно и должно.

Дело в том, что аресты ожидали не только тех, кто звал крестьян «к топору», но и тех, кто ходил в народ, так сказать, «для рекогносцировки». Кому-то хотелось проверить себя на прочность, доказать свою пригодность к высокому служению обездоленным в совершенно непривычных бытовых условиях; кому-то было стыдно пользоваться благами цивилизации, когда масса сограждан прозябает в нищете; кто-то в образе столяра или сапожника пытался вести пропаганду, а кто-то следовал своеобразной моде.

В сущности, это была трагедия целого поколения, окончившаяся процессом «193-х». А ведь именно к этому поколению принадлежали будущие герои «Народной воли», от рук которых 1 марта 1881 года погиб император Александр II. Александр Михайлов долго жил среди саратовских староверов. Софья Перовская работала в Самарской губернии «оспопрививательницей». Сергей Кравчинский (Степняк-Кравчинский), который 4 августа 1878 года белым днем на людной улице зарезал шефа жандармов Н.В. Мезенцева, пятью годами раньше ходил «на пропаганду», освоив ремесло пильщика. В 1877 году фельдшерицей села Студеницы Самарской губернии стала Вера Фигнер, оставившая Цюрихский университет ради работы в народе. Она была из тех, кто старался принести конкретным людям конкретную пользу, сделать их беспросветную жизнь хоть чуточку лучше. Оставшихся на этом пути назовут потом сторонниками «малых дел», а Вера Фигнер станет гордостью «Народной воли».

Часто задаются вопросом: «Ах, эти революционеры, ну неужели они не могли жить нормально, им же никто не мешал получить образование, устроиться на службу. Учили бы себе, лечили и т.д.?!» Ответ, впрочем, вполне очевиден. В Российской империи слишком легко было прослыть бунтовщиком. А если кто-то пытался служить не форме, а людям, поступая не как заведено, а по совести, пускай и в строгом соответствии с законом, звание «врага общественного порядка» было ему обеспечено.

Кажется, именно таков герой самой знаменитой картины этой репинской серии «Не ждали» (1884-1888, ГТГ). Работа экспонировалась на 12-й передвижной выставке в 1884 году и никаких нареканий, несмотря на сюжет, со стороны цензуры не вызвала. Некоторые критики называли картину «Возвращение ссыльного в свое семейство». И, скорее всего, это именно так. Герой - не народоволец, как нередко пишут исследователи, а народник более умеренных взглядов. Члену террористической организации вряд ли удалось бы вернуться - в связи с коронацией Александра III (май 1883) политической амнистии не было, а бежавший вряд ли пришел бы домой. Кроме того, для семьи герой не является инородным телом, хотя его и не ждали. Он и его родные - это одна среда, о чем свидетельствует интерьер. На стене - портреты Т.Г Шевченко и Н.А. Некрасова, гравюра К.К. Штейбена «Голгофа». И даже почти неразличимое изображение Александра II на смертном одре совершенно не выбивается из контекста. Не каждый народник, даже пострадавший от несправедливости режима, и не все его близкие считали, что царь-Освободитель заслуживает смерти.

И.Е. РЕПИН. «Не ждали». 1884–1888
Холст, масло. 160,5 × 167,5. ГТГ

По сравнению с широчайшим народническим движением народовольцы - капля в революционном море. Картина отражает судьбу многих, и изображал их не только Репин, но и его современники. «Студент» (1881, ГТГ) и «Курсистка» (1883, Калужский музей изобразительных искусств) Н.А. Ярошенко вполне могут оказаться на месте героя Репина. «Вечеринка» (1875-1897, ГТГ) В.Е. Маковского перекликается с картиной Репина «Сходка» (1883, ГТГ). Сам Репин называл ее менее революционно - «При свете лампы», показывая все разнообразие типов разночинной интеллигенции. Причем в условиях российской действительности многие из них могли угодить за решетку только за участие в такой «вечеринке», принятой властями за «сходку».

Выясняя, кто есть кто в картине «Не ждали», чаще всего пишут, что изображены мать главного героя, его жена, сидящая за фортепиано, и дети. Причем старший из них - мальчик - очень рад, а девочка настороженно насупилась, вероятно, она просто не помнит этого человека, из ее жизни он исчез слишком рано. Однако вероятнее всего герой - не муж и отец, а скорее брат и дядя. В революцию уходили очень молодыми, многие со студенческой скамьи. Человек, возраст которого перевалил за 25, считался в этой среде чуть ли не стариком. Если у него были семья и дети, то, обремененный ответственностью, он должен был сто раз подумать, прежде чем бросить все ради идеи.

Репин долго работал над образом главного героя картины. В одном из вариантов это вообще была девушка. Кстати, портрета Александра II в этом варианте нет. Неоднократно художник переписывал голову героя, последний раз - в 1888 году, уже после продажи полотна П.М. Третьякову. В результате в глазах героя появился немой вопрос. Как его примут? Оправдан ли его жизненный путь? Это не пламенный революционер, непоколебимый в своих убеждениях. Во всем его облике сквозит неуверенность. Мне кажется, это ключевое слово в анализе картины.

Реакция окружающих на возвращение героя, реакция общества на деятельность революционеров, прежде всего наиболее радикальных из них, - вот что вызывает сомнение. Отношение к террористам-народовольцам, особенно после трагедии 1 марта 1881 года, было двояким: с точки зрения одних, они герои, других - убийцы. Но что их делало убийцами, что толкало к террору?

Власти не разглядели мирного, созидательного потенциала культурной работы народников в деревне. Правительство, которому повсюду мерещилась революция, само множило ряды противников существующего строя. Может быть, на эти «репрессии, не пропорциональные преступлениям»[2], Репин отозвался картиной «Под конвоем. По грязной дороге» (1876, ГТГ), первой в народнической серии. Напомним, что пик «хождения в народ» и массовые аресты приходятся на 1874-1875 годы.

И.Е. РЕПИН. Под конвоем. По грязной дороге. 1876
Холст, масло. 27,2 × 53,5. ГТГ

Отсутствие гарантий прав личности, полная незащищенность перед лицом власть имущих порождали соответствующие формы протеста. 24 января 1878 года ничем не примечательная барышня Вера Засулич, явившись на прием к петербургскому градоначальнику Федору Федоровичу Трепову, стреляла в почтенного генерала. Таков был ответ на наказание розгами Алексея Боголюбова, произведенное в Доме предварительного заключения по его приказанию за то, что арестант недостаточно почтительно с ним поздоровался.

Суд присяжных Веру Засулич оправдал, а восторженная толпа молодежи, встречавшая ее при выходе из зала суда, помешала властям отправить ее в административную ссылку. Парадоксально, но в той конкретно-исторической ситуации подобный акт мог восприниматься как средство защиты законности.

Невозможность вести эффективную социалистическую пропаганду в существующих условиях выдвигала на первый план задачу изменения государственного строя, достижения конституционных свобод, иными словами - политическую борьбу. Без массовой поддержки ею могла быть только борьба террористическая - наиболее «производительный» способ «употребить ничтожные революционные силы»[3]. В гуще народничества происходила радикализация настроений, спонтанно возникала террористическая практика, росла потребность возвести ее в принцип. Все эти обстоятельства вызвали рождение «Народной воли» (1879).

Всякий террорист в те годы становился смертником. Таков изображенный Репиным на картине «Перед исповедью» (1879-1885, ГТГ). Сам художник называл полотно «Исповедь», а в 1936-м оно получило характерное для того времени название «Отказ от исповеди».

И.Е. РЕПИН. Перед исповедью. 1879–1885
Холст, масло. 48 × 59. ГТГ

Картина создавалась под впечатлением от стихотворения Николая Минского «Последняя исповедь», которому Репин и подарил впоследствии работу - она не могла экспонироваться по цензурным соображениям. Стихотворение было напечатано в первом номере журнала «Народная воля» (1879), который издавался одноименной организацией. «Народная воля» не противопоставляла себя обществу, заботясь о том, чтобы ее акции производили благоприятное для революционеров впечатление, соответственно, организации был необходим печатный орган.

Журнал «Народная воля» принес Репину один из его близких друзей, художественный критик и историк искусства В.В. Стасов. Он извлек это нелегальное издание из почтового ящика Публичной библиотеки, где тогда служил. Стихотворение Минского посвящалось казненным и было напечатано вместе с сообщением о казни народовольца Соломона Виттенберга и его предсмертным письмом.

С точки зрения революционной нравственности индивидуальный террор рассматривался как акт великого самопожертвования. Сергей Степняк-Кравчинский после своего теракта отправился в эмиграцию, где стал писателем. Так вот, передавая душевное состояние героя романа «Андрей Кожухов» перед покушением, он писал о всепоглощающем «эгоизме самопожертвования» террориста-смертника. А автор знал об этом не понаслышке.

Исследователь этики радикальной интеллигенции С.Л. Франк говорил, что революционеры, отдающие идее всечеловеческого счастья собственную жизнь, «не колеблются приносить в жертву и других людей», которые являются в их глазах или безвинными страдальцами, или пособниками мирового зла. Именно в борьбе с последними они видят «ближайшую задачу своей деятельности и основное средство к осуществлению своего идеала. <...> Так из великой любви к грядущему человечеству рождается великая ненависть к людям, страсть к устроению земного рая становится страстью к разруше- нию...»[4]

Репин присутствовал при казни народовольцев, 1 марта 1881 года «казнивших» царя-Освободителя. Как-то раз, во времена пореформенной «весны» Александр II заметил: «В нашем молодом поколении много хорошего, истинно благородного, Россия должна много от него ожидать, если оно получит надлежащее направление, но иначе выйдет совершенно противное»[5]. К несчастью, «направления» молодого поколения и российского самодержавия не сошлись... И Александр III не счел возможным сделать шаг навстречу обществу, подавленному чередой кровавых событий, проявив к цареубийцам высочайшую милость.

Известно, что в связи с этими событиями у Репина зародилась мысль о картине «Иван Грозный и сын его Иван» (1885). Картина не понравилась императору и его окружению, в особенности обер-прокурору Синода К.П. Победоносцеву, и была запрещена к показу. И дело, вероятно, не только в том, что царь изображен тираном, хотя и ужаснувшимся содеянному. Полотно должно было вызывать ассоциативный ряд: монарх, убивающий наследника престола; Кронос, пожирающий своих детей; деспотизм, губящий будущее страны.

1. Цит. по: Очевидная история. Проблемы визуальной истории России XX столетия. Челябинск, 2008. С. 14.
2. Цит. по: Щербакова Е.И. «Отщепенцы». Путь к терроризму (60-80-е годы XIX века). М., 2008. С. 111.
3. Там же. С. 116.
4. Франк С.Л. Этика нигилизма // Вехи : Сборник статей о русской интеллигенции. М., 1990. С. 166-167.
5. Революционное движение 60-х. М., 1932. С. 45.