Всечувствия Ильязда

С младых ногтей и до преклонного возраста Ильязд - Илья Зданевич - умудрился оставаться авангардистом. Молодым (и даже очень молодым, прямо-таки юным), зрелым, потом немолодым и вовсе даже старым авангардистом. А в течение всех лет его жизни (прожил 81 год) с головокружительной быстротой сменялись художественные стили, авангардные течения то уходили с авансцены, то возвращались, меняя этикетки и названия, тогда как Зданевич все это время находился в эпицентре авангарда. Своего рода живой памятник - самый последовательный авангардист, к тому же наш соотечественник. Куратор выставки «Ильязд. XX век Ильи Зданевича» Борис Фридман рассказывает об экспозиции, открывшейся в Москве в ГМИИ имени А.С. Пушкина.

Натэлла Войскунская: Целое столетие мы почти не вспоминали об Илье Зданевиче, а сейчас он вновь - или вдруг - стал интересен... Почему как вы полагаете?

Борис Фридман: Начнем с того, что последовательный интерес к нему в зарубежье мы даже не станем обсуждать, потому что такое обсуждение - приговор нам с вами, всем нам. Ведь за рубежом Зданевич - абсолютно всем известный, популярный и значительный Художник с большой буквы. Его персональные выставки (только представьте - персональные выставки человека, который не написал ни одной картины!) прошли в Центре Помпиду, в МОМА в Нью-Йорке, в Монреале, в Италии, потом в Париже еще раз. Я перечисляю только крупные выставки!

А как это распределилось во времени?

Первая выставка была в 1978 году, последняя, если мне память не изменяет, в 1994-м. А потом не столько интерес угас, сколько угасла выставочная активность… Но я почти уверен, что она возродится, да и сейчас уже возрождается, особенно после выставки в Москве, которая сильно отличается от предыдущих своей полнотой, законченностью и поистине глубоким пониманием феномена этого человека… На всех заграничных выставках внимание акцентировалось, что вполне справедливо, на его изданиях livre d’аrtiste. А мы вообще не знаем Зданевича-издателя, хотя именно этим он занимался последние 35 лет, он вошел в историю мировой культуры как автор-издатель уникальных книжных проектов.

В элиту мировой культуры…

Об этом периоде в нашей стране вообще практически ничего не известно: все публикации, вся заинтересованность сосредоточены только вокруг его тифлисского футуристического периода…

Пиросмани, футуристы, Гончарова и Ларионов, заумь, Крученых, албанский король да еще «олбанский» язык интернета…

Да, Пиросмани – это во всех отношениях замечательно, но это ведь история всего нескольких месяцев в восьмидесятилетней жизни человека, как вы говорили, наиболее последовательного авангардиста. Вот и сейчас мы организуем большую двухдневную конференцию, нам присылают доклады – примерно семьдесят процентов по футуризму! И почти ничего более… Ну можно ли так обеднять заслуги, труды, биографию, да попросту жизнь Ильязда – бесспорно заслуженного человека, большого Художника? Так вот о выставке Зданевича могу смело сказать, что подобной еще не было. На ней представлено все: основные афиши его выступлений и здесь, и в Париже, все – оригинальные, не копии... Результаты сотрудничества с предприятием Габриэль Шанель, включая образцы росписи тканей и почти никому не известные попытки построить что-то вроде «математической теории моды»… Сделанные им храмовые чертежи, описания и прорисовки зданий – и утраченных, и случайно уцелевших…

…Включая Айя-Софию?

Да, в том числе.

Чем еще так интересна московская выставка?

Тем, что Ильязд – совершенно невероятная фигура. Я абсолютно убежден, что второй такой фигуры в ХХ веке не было.

То есть он – и «всёк», и «всяк», как любили говорить и сам Илья Зданевич, и его друзья-единомышленники…

Абсолютно. Ну да – всёк, если только не понимать это слово буквально, а понимать его так, как задумывал друг его юности прекрасный художник Михаил Ле-Дантю. Илья был не то чтобы хитер, он скорее очень хваткий… Взять, к примеру, футуризм: он же его не придумал, зато в огромной степени способствовал развитию, принятию и пониманию со стороны публики. И так всю жизнь…

Он умел формулировать. Умел эпатировать. Умел привлекать внимание. Совсем немало для одного человека, правда ведь?

Да, все это он умел, к тому же был безумно активен… Кстати, Пиросмани тоже не он открыл, Пиросмани открыл…

…Кирилл Зданевич, его брат?

Да, Кирилл вместе с Ле-Дантю, но если точнее - совсем не Кирилл! Открыл Михаил Ле-Дантю.

А Кирилл-то загорелся, искал произведения Пиросмани по всей Грузии, пытался их выкупить, торговался с владельцами харчевен, как вспоминал Константин Паустовский...

Это так, однако именно Ле-Дантю первым обратил внимание, потому что Ле-Дантю был совершенно гениальным человеком, но, к сожалению, он рано погиб.

Он погиб в Первую мировую?

Ну да, да. Погиб, возвращаясь с фронта. Ле-Дантю действительно известен как художник, хорошо разбирающийся в живописи и истории искусства. Его рисунки представлены на выставке.

Но возвратимся к нашему герою. Итак, в чем же его феномен?.. Я стал лучше понимать его после того, как трижды побывал в архиве Ильязда в Марселе. Там собран бесценный по значимости для российской и мировой культуры материал. Оказывается, Зданевич плюс ко всему был еще и прекрасным архивистом: он все записывал и всему находил объяснения. Как вы говорили, умел формулировать. Так вот, там залежи текстов, написанных хорошим почерком - все читаемо.

И теперь могу сказать, что жизнь его в основном мне понятна хотя бы в хронологическом плане. Я прекрасно представляю своего рода логику событий: чем и когда он занимался, что происходило в его жизни. Непонятно другое: как удавалось человеку, не имевшему специального художественного и искусствоведческого образования (Ильязд учился на юридическом факультете Петербургского университета и окончил его, кстати, в отличие от Кирилла Зданевича и Ле-Дантю, которые учились, но недоучились в Академии художеств), заниматься в течение жизни столь разными делами и в каждом из них достичь блестящих результатов и абсолютного, что ли, совершенства?

Вот пример. Изучая историю храмов Армении, Грузии и Испании, он проделал серьезнейшую работу: в его архиве лежит стопка из 150 детальных чертежей и планов тщательно обследованных им соборов и храмов. Как я выяснил, графические изображения планов соборов Зданевич создавал в то время, когда работал у Габриэль Шанель: на тех же устройствах, которые использовались для разработки узоров на ткани, он вычерчивал планы соборов, опираясь на свои зарисовки, сделанные во время многих путешествий.

А началось с того, что профессор Евктиме Такайшвили взял его в экспедицию...

Да, так. Первая мировая война. Русские войска вошли в Турцию. Такайшвили взял Илью в экспедицию обследовать разрушенные грузинские храмы, некоторые из них уже давно были превращены в мечети... Зданевича определили чертежником и фотографом. Ладо Гудиашвили тоже участвовал в этой же экспедиции. Спустя много десятилетий, в 1952 году, в Грузии в академическом издательстве вышла монография профессора Такайшвили. Я видел в Марселе этот труд, монография вышла на русском языке. В ней периодически повторяются слова: «Этот план зарисовал молодой чертежник». Ни разу, нигде не упоминается фамилия Зданевич. Но на каждом рисунке рукой Ильи Зданевича приписано.

Наверное, всюду написано одно и то же...

Совершенно верно, везде написано «Зданевич».

Справедливости ради следует упомянуть, что Илье Зданевичу невероятно повезло встретиться в начале жизни с человеком, которого называли Святым Евктиме задолго до того, как он на самом деле оказался причислен к лику святых... Именно он спас от уничтожения сокровища грузинской культуры, а за границей стал одним из основателей ассоциации «Грузинский очаг» в усадьбе Левиль близ Парижа. На кладбище в Левиль-сюр-Орж похоронены и Илья Зданевич, и его вторая жена - нигерийская принцесса и поэтесса Ибиронке Акинсемоин-Зданевич.

Итак, этот молодой чертежник не только и не просто участвовал в обследованиях архитектурных памятников. Впоследствии он выступал с докладами на трех всемирных конгрессах византинистов и считался лучшим специалистом по храмам - скажу условно - Южного Черноморья.

Следующая ипостась Ильязда - вслед за лекциями и сочинениями о футуризме, а потом за обмером и зарисовкой христианских храмов - пора поговорить о ней. Приехав в Париж и нуждаясь в деньгах, он нанялся к Соне Делоне: помогал раскрашивать шали. Так он занялся тканями, как видите, довольно случайно. И как бы между делом создал потрясающий декор для платья Веры Судейкиной: рукава и воротник. Поразительно красиво! Смотрится как орнамент, а на самом деле - текст. Оригиналы - в национальной библиотеке в Париже. У нас на стенде только фотографии. Так вот, Соня Делоне рекомендовала его на одну из ткацких фабрик.

...которую потом приобрела Габриэль Шанель.

Да, и он перешел работать к Шанель.

Даже стал директором?

Стал, но позже. Сперва он руководил бюро рисовальщиков. В его записных книжках - разработки рисунков ткани. Причем разработана целая теория рисунка на ткани. Все это - в грудах исписанных тетрадей. Одну мы привезли на выставку: там математические формулы, схемы, указания, в каком направлении и под каким углом должен размещаться на платье, к примеру, ромб. Я не понимаю, что именно можно высчитывать по этим формулам! Но факт остается фактом. А в 1935 году Ильязд публикует труд «О моде 1935 года». То есть он писал труды о моде, не являясь специалистом! А между тем труды - не дилетантские, а вполне серьезные. И Габриэль Шанель назначила его руководителем бюро рисовальщиков, а через короткое время и директором предприятия. Работая у нее, он изобрел схему вязального станка и получил патент, который фирма Шанель выкупила и почти до конца века делала по этому патенту вязальные станки.

Это действительно малоизвестная сторона его деятельности, а ведь Зданевич еще и писатель.

Да, вот еще одна ипостась. Он действительно написал три романа. Один из них - «Восхищение». Ильязд пытался издать его в СССР. Есть очень интересные письма Ольги Лешковой (невесты Ле-Дантю) по этому поводу. Ну, естественно, ему отказали. Тогда он издал этот роман в Париже в 1930 году. Он еще и поэт, не только драматург и романист: им написаны и изданы несколько поэтических сборников...

А какой переход от зауми «Круль Албанскаго» к классической поэзии! Сравните: «Участок стерегу жилищ дремотных / где отпечаток Вашей красоты / покоится на скомканных полотнах». Или: «Малейший проблеск Вами назову... / И над моей лачугой птицелова / не перестанете гнездиться Вы / богиня будущего и былого».

Как бы вы описали эволюцию его литературного творчества?

Футуристический период закончился быстро, а начался случайно - как почти все в его жизни. Его отец, выпускник Сорбонны, преподаватель французского, первым перевел на русский язык манифест Маринетти. Илья прочел и подхватил идеи Маринетти. Так он стал футуристом - он ведь все подхватывал чуть ли не на лету - и целый год эпатировал публику. Он бы о футуризме знать не знал и, может, никогда бы не занимался им, если бы не этот отцовский перевод. А так он продумал способы эпатажа: взять хотя бы башмак, которым он размахивал на выступлениях.

Башмак, известное дело, ценнее Венеры Милосской...

Абсолютный эпатаж, абсолютный. Дразнил народ, а спустя год отказался от этого. Официально. Через год Илья Зданевич заявил, что футуризм не существует, футуризм неинтересен. А в 1923 году написал последнюю свою заумную пьесу - «лидантЮ фАрам», посвященную Ле-Дантю. Мне кажется, это сочинение - своего рода шедевр, вершина в данном жанре.

Книгу «лидантЮ фАрам» Илья Зданевич начал писать в 1919-м в Тифлисе, перерабатывал ее в Константинополе в 1920-1921 годах и издал в Париже в 1923 году под грифом издательства «41°».

Как бы продолжив линию тифлисской группы «41°»?

Да, о ней всегда пишут как о самой заумной дра из пенталогии «АслаАбличье». Илья Зданевич предварил ее так: «Эта книга является короной на могиле моего умершего друга и на всем том, что в течение десяти лет составляло нашу жизнь».

Тогда уж надо вспомнить, что Жан Кокто назвал эту книгу «чудом», а Алексей Крученых - «великолепной». Сам же автор по выходе книги заявил: «Это высшая точка. <.> Прощай, молодость, заумь. Долгий путь акробата, экивоки, холодный ум, всё, всё, всё».

Она экспонировалась на выставке.

В советском павильоне Международной выставки в Париже?

Да, в 1925 году. У нас есть фотография, она тоже на выставке.

Теорию всёчества Ильязд также подхватил от Ле-Дантю. Теория - глубочайшая, а если бы ее развивали, она и сегодня была бы полезна. Согласно теории, современным является то искусство, которое интересно современным людям. Так что если сегодня нас привлекают египетские пирамиды, значит, они современны. А отделять несовременное от современного не надо, это в корне неправильно. Теория всёчества - вполне серьезная теория, уже через год Зданевич выступал с лекциями о всёчестве. Параллельно он занялся заумью, языком зауми.

Предвосхитив нынешний - ну или недавний - язык русского интернета.

Ну, в какой-то степени, хотя постам в интернете далеко до его зауми.

Он комбинировал и кодировал смыслы, не так ли?

В рамках выставки на конференции запланирован доклад Режиса Гейро - одного из самых серьезных западных специалистов по творчеству Зданевича. Гейро - единственный, кто систематически работает с архивом. Мы привезли в Москву около ста вещей из архива Ильязда во Франции. Так вот, Гейро видит фрейдистское начало во всех литературных трудах Ильязда. Заумь - не просто какое-то дурачество, как многие считают, а скорее прямая тропинка к бессознательным процессам...

А кстати, надо поговорить о составе выставки... Она делится на французский и тифлисский разделы?

Выставка состоит из трех разделов и располагается в семи залах Галереи искусства стран Европы и Америки XIX-XX веков. Первый зал - первый отрезок - соответствует периоду времени до отъезда Ильязда из России, до 1920 года. Это футуристический период - можно так его называть, а можно и как-нибудь иначе. Сюда вошли сочинения этого периода, все про футуризм и все про всёчество, лекционная активность. Только один зал, к разочарованию тех наших ученых, которые считают, что, кроме этого периода, ничего и не было.

Тифлис - Петербург - Тифлис?

Да, если прибавить еще Москву.

Вы имеете в виду выставку «Мишень» в предвоенной (1913 год) Москве? И впервые на выставке - работы Пиросмани?

«Мишени» как таковой на выставке нет, только текст в каталоге, но есть афиши выступлений Зданевича вместе с Гончаровой, выступлений о Наталии Гончаровой, есть афиша того вечера, на котором он покончил с футуризмом. И огромная афиша «Боржоми парк», анонс чтений с участием Ильи Зданевича, Алексея Крученых, Игоря Терентьева.

Действительно, интересная и красивая афиша.

Как раз о всёчестве - имеется афиша первой его лекции. Там почему-то написано не «всёчество», а «всечувство». Или это ошибка, или они играли смыслами и словами, не знаю.

Я верю, что играли - и осознанно, и бессознательно... И часто - очень удачно!

В том же зале - книжка «Янко крУль албАнскай» и все другие издания этого периода. Короче, собраны основные материалы, основные вехи первого периода... Второй зал посвящен жизни Зданевича в Париже до того, как он в 1940 году начал заниматься прославившей его художественно-издательской деятельностью. Это период поисков, активных занятий всем и вся - тоже своего рода всёчество, но уже на новом уровне, в иной среде. Все-таки в Париже в 1920-е годы была немного другая среда, отличная от тифлисской. Да что говорить - это было фантастическое время, даже для Парижа. Ни до, ни после такого не было и никогда уже больше не будет. Ильязда можно сравнить с зерном, которое попало на плодороднейшую почву.

Так что его первые 20 лет в Париже, о которых у нас в стране очень мало известно, стали временем поиска, вернее, опробования всего. Буквально всего, по всем мыслимым и немыслимым направлениям.

К примеру, не будучи художником, Зданевич через очень короткое время стал секретарем, а потом председателем Союза русских художников. У него было много встреч - и в связи с этой должностью, и независимо от нее. Скажем, в какой-то момент он съездил в Берлин, остановился у Виктора Шкловского. Сейчас многие уверены, что Берлин был центром российской эмиграции, прежде всего художественной и литературной. Еще бы - столько издательств, столько выставок... А вот Зданевичу жутко не понравилась берлинская художественная жизнь. Он вернулся в Париж и прочитал лекцию: на выставке экспонируется красивая зеленая афиша, и там нарочито корявыми буквами написано: «Берлин и его халтура».

Расставшийся с футуризмом Ильязд был, конечно, знаком с Маяковским. Они встречались в Берлине, Зданевич помогал устраивать его вечер в Париже. Лилю Брик он тоже знал, переписывался с ней и с Василием Катаняном, но позже, в 1960-е годы.

В течение этих же двадцати лет Ильязд зарекомендовал себя - и это ведь новая ипостась, не так ли? - несравненным мастером развлечений: он лихо закатывал небывалые балы, настоящие праздники с концертами и танцами на всю ночь...

Семь балов с 1922 по 1929 год прошли в Париже. Вот, скажем, «Ночной праздник» - нечто совершенно небывалое. Режис Гейро пишет, что таких балов, которые устраивал Союз русских художников, не было в Париже ни до, ни после, да и никогда уже не будет. Представьте себе: костюмированные балы на всю ночь с цирковыми представлениями и спектаклями. На выставке - целая стена с афишами балов, все афиши оригинальные, все - фантастические. Веселился весь свет, весь цвет Парижа: Пабло Пикассо, Фернан Леже, Осип Цадкин, Игорь Стравинский. Все!

Тристан Тцара, наверное, тоже?

Конечно же! И на первом балу («Ночной праздник»), и потом - на «Заумном».

Про этот бал у нас пишут как о «Трансментальном»...

Мы его перевели как «Заумный» бал. Если «Трансментальный» - никто не поймет, о чем речь.

А еще и живая картина «Триумф кубизма»...

Вот что удивительно: в архивах нет ни одной съемки бала. Казалось бы, такие неповторимые события надо было снимать и снимать. Нет нигде.

Даже фотографий?

Никаких следов. Я спрашивал у киноведов - говорят, ничего нет. Еще один легендарный вечер - «Бородатое сердце». Он вообще вошел в историю общемирового искусства как вечер, на котором закончилось движение Дада. Да-да, дадаизм завершился в этот вечер: они все разругались. А там присутствовали все главные лица движения - и Андре Бретон, и Тристан Тцара, и другие. Зданевич, кстати, афишу делал... На вечере была поставлена пьеса, которую написал Тцара, название переводится на русский язык как «Газовое сердце». Костюмы делала Соня Делоне, ставили Алексей Грановский и Илья Зданевич. Сам Зданевич играл одну из ролей в этом спектакле. По счастью, есть одна фотография того спектакля, одна только фотография сохранилась. Тогда-то они все переругались и забили осиновый кол в движение дада. На этом оно закончилось, начался сюрреализм.

Итак, во втором зале одна стена посвящена лекционной активности Зданевича в Париже. В этом же зале - «ЛидантЮ фАрам», последняя (пятая) пьеса пенталогии «аслааблИчья. питЁрка дЕйстф», там же - несколько чертежей храмов и церквей. Дальше вас встречает стена с афишами балов, потом - отдельная огромная стена «Шанель». Здесь его разработки в технике гуаши - рисунки на ткани. Остальные пять залов выставки - книги.

Таков замысел выставки? Как бы вы его охарактеризовали?

Мы старались, чтобы не получилась выставка картинок, хотя их там много: порядка двухсот изображений, если считать только офортные работы.

Идея выставки прежде всего образовательная. Выставка должна учить, рассказывать, показывать, чтобы человек ушел с твердым ощущением, будто посетил, условно говоря, интересную лекцию.

Но перейдем к главному достижению Ильязда - livre d'artiste. Зданевич начинает главное дело своей жизни в 1940-х - можно сказать, сразу же после гибели в автокатастрофе Амбруаза Воллара... Если уместно так выразиться, он как бы подхватывает знамя, выпавшее из рук сотоварища, соратника, первопроходца.

И да, и нет. Он скорее не знамя подхватывает, а идею и дальше идет своим путем, достигая совершенно уникальных результатов. Издательской деятельности он посвятил все оставшиеся тридцать пять лет своей жизни. Этому периоду посвящены пять залов экспозиции, где представлены все издания livre d'artiste Ильязда. Вы правы, движение на стыке искусства (не иллюстративного, а большого искусства) и печатного дела уже относительно устоялось. Зданевич в отличие от Воллара не просто издатель, а еще и невероятно искусный дизайнер, типограф.

...а особенно шрифтовик.

Да, непревзойденный, просто непревзойденный. На выставке экспонируется часть листов из книг с текстом. Невероятная по совершенству работа! Итак, в 50 лет у Ильи Зданевича начинается новый этап. Еще одна ипостась. Он находит себя в книгоиздании, где важно делать все размеренно. У него множество знакомств, литературно-художественная элита Парижа - его друзья. К примеру, Пикассо - его ближайший друг, он сильно выручил, просто спас Зданевича в конце 1930-х годов, когда у того было жуткое положение, просто почему-то все сошлось: и семья распалась, и из квартиры выселили, и работы лишился. Пикассо его поддержал.

Знаете, по своим деяниям Зданевич очень схож с Дягилевым, как это ни парадоксально. Он был так же небогат, как Дягилев, и так же, как Дягилев, творил не по средствам. Зданевич делал какие-то гениальные вещи, на которые даже сейчас смотришь и невольно думаешь: а каким образом он их делал? На какие средства?

Да и на какие средства кому-либо когда-либо удавалось творить чистое искусство? Как всегда в истории, такие средства - энтузиазм, а больше ничего, абсолютно ничего...

Да, это так. Вообще livre d'artiste - совсем не коммерческое направление. Конечно, Зданевич хотел продавать и пытался продавать, но рассчитывать на продажи трудно, а жить на это просто невозможно.

Так же, как практически невозможно было издавать на столь ненадежные доходы новые книги. Хотя что-то он, наверное, продавал.

Что-то продавал, как иначе?.. Нельзя не сказать, что каждое его издание - не мимолетный порыв: мол, присяду на бегу, ненадолго задумаюсь и сделаю такую-то и такую-то книжку... У него нет ничего случайного ни в одном из изданий, каждое если не тайна, то скорее история, глубочайшая история отношений. Знаете, ведь у него очень богатая событиями жизнь. Он без всяких скидок - потрясающий человек и невероятная личность.

И первым делом Зданевич создает книгу «Афет» в 1940 году. Там своя предпосылка... Предшествует ей его очередная любовная история. Он встречает замечательную Джоан Спенсер, английскую художницу, с которой в течение двух лет они были близко знакомы, и Джоан вдохновила его на написание 76 сонетов. Они стали литературной основой для первой книги Ильязда «Афет» - он ее сделал вместе с Пикассо, автором шести великолепных офортов. Шесть экземпляров книжки Ильязд сделал именными, первый экземпляр предназначен для Джоан Спенсер. Куда любопытнее - пятый экземпляр. Именно пятый - обратите внимание на эту цифру и вспомните про парфюм «Шанель №5». Так вот, пятый экземпляр Ильязд подарил Габриэль Шанель. Мало того, написал для нее отдельный 77-й сонет и напечатал его в предназначенном для Шанель экземпляре. Вот этот-то пятый экземпляр - он хранится в коллекции Шанель в Париже - привезли на выставку. (Хотя замечу, что в моем собрании имеется важный для отечественной культуры экземпляр - личный экземпляр Зданевича с дарственной надписью Сержу Фера и Елене Эттинген.)

Итак, это первая книга. А вообще какая-то хронология экспозиции выстроена?

В прямом смысле - нет. Потому что, скажем, с Пикассо он работал и в начале, и в конце 35-летней карьеры Ильязда-издателя, они сделали вместе с Пикассо семь книг. Невероятно, но факт: больше никому Пикассо не делал иллюстрации по заказу, кроме Зданевича. И даже более того: представьте себе, Зданевич буквально диктовал великому и своевольному Пикассо, что именно надо изобразить. Вот каким образом: Зданевич посылал ему готовые доски, потому что он изготовлял макет книги. Ильязд - великий дизайнер книги - проектировал макет, располагая на нем все, что в итоге будет на странице, а посылая доску нужного размера Пикассо, говорил, что именно он хочет там увидеть.

Вторую книгу Ильязд сделал с Сюрважем, который стал известен после Всемирной парижской выставки. А следующая - уникальная книга «Письмо». История такова. Он встретил в Париже грузинку, заговорил с ней по-русски, они и дальше беседовали только по-русски. Однажды она даже спросила, почему он так любит говорить по-русски, и он ответил, что вообще-то помогает кому-то делать диссертацию (возможно, по славистике), но независимо от этого хочет упражняться в русском языке. А она ему сказала: тогда пиши мне письма по-русски. Так у них завязалась переписка, а для него появился хороший повод сделать уникальное издание, которое получило название «Письмо».

Дизайн книги совершенно феноменален. С ней тоже связана некая история. Зданевич задумал книгу узкого формата, а на титуле надо было написать в технике офорта слово «ПИСЬМО» русскими буквами. Иллюстрировал Пикассо, Ильязд послал ему доску и провел черту мелом, чтобы показать, в какой части обложки должна быть надпись. Пикассо не смог удержаться и на оставшейся незаполненной поверхности сделал потрясающий рисунок: представьте себе обнаженную женскую фигуру - она как бы уходит за край, покидает пространство листа. Блестящий офорт! Когда доска вернулась к Ильязду, естественно, он постарался сохранить офорт и изменил формат книги. Поэтому часть иллюстраций осталась в ней в узком формате, часть - в широком, да и сам текст расположен чрезвычайно интересно.

Для меня Ильязд - самый креативный дизайнер и издатель книг в ХХ веке. В 1949 году он подготовил уникальное издание под названием «Поэзия неведомых слов». Как всегда у него, с книгой связана любопытная история. Один румын - его звали Исидор Изу - придумал движение леттризма (от слова lettre - буква). Зданевич очень разозлился и заявил, что это полнейший плагиат: леттризм был предъявлен публике еще в 1918 году в Тифлисе. И он прав. В пику всем, кто не интересуется историей художественных течений, он организовал конференцию «После нас хоть леттризм». Мол, мы были, безусловно, первыми, а вот после нас делайте что хотите. И издал замечательную книгу «Поэзия неведомых слов», отобрав стихи футуристов, дадаистов, других авторов, в том числе В. Хлебникова, Б. Поплавского, Т Тцара, Х. Арпа. Ильязд, надо сказать, любил офорт и не любил цвет.

У него есть только несколько изданий с цветными работами. Самая последняя сделана вместе с Миро, когда Зданевич уже ослаб здоровьем, а Миро, наоборот, был в силе. Так что Зданевич, как говорится, отпустил вожжи - и получилась фантастически красивая книга с цветными офортами Миро. А почти все остальное у него - черно-белое, строгое, без цветных пятен... Так вот, для «Поэзии неведомых слов» художники создали по одному офорту к каждому стихотворению.

Там Пабло Пикассо, там Оскар Домингес, Марк Шагал, Анри Матисс, Фернан Леже, Альберто Джакометти...

У Джакометти, конечно, замечательная работа. Но там еще Ханс Арп, да и вообще около двадцати художников сделали по его просьбе каждый по небольшому произведению печатной графики. А какова его работа с расположением текстов стихотворений! У нас выставлено 26 листов из 30, то есть экспонируется почти вся книга. И вдобавок еще один шедевр, уникальнейшая вещь: оригинал-макет одного листа, который удалось найти... А именно шагаловского листа с оригинальным рисунком. Дальше Зданевич сделал нечто совершенно удивительное: он вручную выполнил - даже не знаю, как правильно это назвать, - весь текст теми литерами, которыми должна набираться книга. Литера за литерой вместе с отступами, с красной строкой - все то, что должен потом набрать наборщик. Титанический труд - буковка за буковкой!

В последнем зале представлена книга, посвященная памяти гравера Роже Лакурьера - главного печатника офортов XX века. Это безусловная фигура номер один в типографском деле, человек-легенда. Все издания с офортами печатал Зданевичу, конечно, Лакурьер... В память о нем Зданевич сделал блестящее издание, оно экспонируется в последнем зале. В этом зале - две работы: самая последняя, как мы уже говорили, сделана вместе с Жоаном Миро и книга-посвящение Роже Лакурьеру. Ильязд обратился к здравствующим художникам, и они специально сделали каждый по одному офорту. Мало того, нашли в мастерских доски тех, кто уже умер, и использовали их тоже. Получилось уникальное издание в память о Роже Лакурьере с двумя текстами: один написал Зданевич, другой - Пикассо.

Но вернемся к выставке. Третий зал заполняют работы Пикассо, экспонируются все семь изданий, которые тот сделал с Ильяздом начиная с 1940 года; последнее, посвященное Пиросмани, вышло в 1972 году. Это книга «Пиросманишвили 1914». По сути - статья и фронтиспис, портрет Пиросмани, офорт работы Пикассо. Это последняя их совместная работа, в апреле 1973 года Пикассо умер.

Довольно скоро вышла и последняя книга самого Ильязда...

Да, он издал ее в 1974 году вместе с Миро. Он 20 лет уговаривал художника. Ну, конечно, не то чтобы приходил и просил - скорее переписывался, напоминал. Но мы уже говорили об этой книге. Отдельный зал выставки посвящен его необычайной работе с Максом Эрнстом. Они сделали «Максимилиану», одну из самых необычных книг ХХ века, феноменальное издание - и, как всегда, с интереснейшей историей. Хотя Зданевич не издал за свою жизнь ни одной книги с известными текстами, но содержание «Максимилианы» даже для него удивительно. Жил в XIX веке немецкий астроном Вильгельм Темпель. Он, кстати, был еще и замечательным литографом. Так вот, Темпель путешествовал по разным обсерваториям, изучал небо, открыл энное количество астероидов и один из них назвал Максимилиана - в честь короля Баварии Максимилиана II. Вся ученая братия не признавала его профессиональным астрономом, считая кем-то вроде самоучки. А поскольку не признавали, то отказались от данного им названия и переименовали Максимилиану в Кибеллу.

Так вот, Ильязд с Максом Эрнстом решили исправить заблуждение. Чтобы изучить работы Темпеля, Зданевич объездил разные обсерватории, где работал астроном: в Венеции, Марселе, кажется, еще в Ганновере, не помню точно. Посетил библиотеки, где хранились его труды, и не просто посетил, а вручную... да, вручную (!) переписал все работы Темпеля. Просто переписал, тетрадки лежат в архиве. Из них Ильязд взял несколько цитат для книги - феноменальной книги. Еще бы, целых 34 офорта Макса Эрнста. Для книги Эрнст сделал очень интересную тайнопись: полное впечатление, что перед вами текст, а на самом деле - просто какие-то выдуманные иероглифы. Они так скомпонованы, что создается впечатление, будто перед вами некий текст, изящно обволакивающий рисунок. Вот так: текст, да не совсем текст. «Максимилиане» посвящен отдельный зал.

В шестом зале - несколько изданий, тоже очень интересных, например, его работа с Джакометти. Как водится, история книги - удивительная. Ильязд как-то попросил, чтобы Джакометти сделал его портрет в технике офорта для фронтисписа сборника своих поэтических произведений. Через какое-то время Джакометти принес ему сразу 13 оттисков офорта с портретом: сам, мол, выбери, какой тебе больше нравится. Зданевич выбрал - кстати, этот портрет у нас помещен на пригласительном билете. Он издал маленькую книжечку с портретом, но было жалко отказываться от остальной дюжины, так что он сделал еще одну книжку, которую назвал «12 портретов известного Орбандаля» [Les Douze portrats du celebre Orbandale. Paris. Iliazd,1962].

Никому не известного и вместе с тем такого известного...

Да, Орбандаля. Когда Зданевича спрашивали, почему в названии «известный Орбандаль», он отвечал: «А как вы хотели, чтоб я назвал? ”12 портретов известного Ильязда"?». Вот и все. Такая вот книжка вышла. В ней вообще нет текста, только титульный лист, подписанный Джакометти и самим Ильяздом, а далее - все 12 портретов, экспонируются они в вертикальном формате.

Вот еще два момента. Бумага - это была его страсть. В каждой его книге вы найдете три, четыре, а то и пять сортов разной бумаги. Причем когда вы открываете книгу, то, прежде чем добраться до блока, переворачиваете сразу несколько листов - все из бумаги разного сорта. Просто бумага: белая, серая, другая, но всегда красивая... Ильязд обожал бумагу и знал в ней толк.

Вот известная история. Закрывалась мясная лавка, и он пришел к мяснику, чтобы выкупить у него все рулоны бумаги, в которую предполагалось заворачивать мясо. Бумага действительно оказалась очень красивой и пригодилась ему при печатании книг. И второй момент, самый, может статься, удивительный. Присмотритесь, каковы у Ильязда обложки. Он делал их из пергамента почти во всех книгах. На выставке представлены сразу три такие обложки из пергамента - они выглядят как огромные куски кожи с оттисками: офорты Пабло Пикассо, Жоана Миро и Мишеля Гино.

В заключение: как подытожить сказанное вами, в чем феномен Ильи Зданевича? Что двигало им, что составляло его жизнь? Правильно ли сказать, что это было ненасытное любопытство, ничем не насыщаемый интерес?

Именно так. Никакой жертвенности, ни малейшего желания удивлять - ничего этого нет. Просто творческий интерес. Непрерывный. Для него это естественное состояние. Все кажущееся нам невероятным - обычное дело для него. В этом смысле Ильязд - человек Ренессанса.

Вы упомянули о познавательном процессе, который провоцирует выставка, поскольку она представляет собой открытый урок на тему «Интерес к познанию, к раскрытию способностей». Вспомним: едва ли не все художники охотно откликались на его предложения, им было просто-напросто интересно сделать что-то эксклюзивное. Ведь для художника главное - это интерес, своего рода творческий вызов и испытание мастерства, в конечном счете, если хотите, проверка творческих способностей. И когда до этого доходит дело, перестаешь думать, что за это ничего не получишь. Самое главное - сделать. К тому же для человека, способного по достоинству (а в отдельных случаях, может, и критически) оценить твое творение, - вот что становится чрезвычайно важно.

Да, именно так.

Я вспомнила из его стихов: «по лабиринтам улицы и слова...». Ведь именно «по лабиринтам слова» Ильязд бесконечно бродил и в своей поэзии, и в книжных изданиях. Не правда ли, слово имело для него отправную точку, поскольку слово лежит в основе книги, печатное слово обращается к человеку через века... Как отмечал Ильязд в лекции 27 ноября 1921 года в Париже, «мертвые в России продолжают быть членами общества, и даже самыми активными и наименее ленивыми его членами. Все, все зиждется на их плечах». Как верно это сказано! Кажется, для него Время текло по-другому, не как для всех. Сколько он успевал! Такая спрессованность времени, не так ли?

Да-да-да, и устройство мозга у него наверняка какое-то невероятное.

И вот еще напоследок: он уехал из Батуми в Константинополь, делил там жилье с двумя друзьями. Один - грузин по фамилии Тарсаидзе, а второй - Ива Пацевич. Они втроем снимали какой-то домик. Из Константинополя Зданевич уехал в Париж, а Пацевич (Iva Sergei Patcevich) - в Америку. В 1930 году Пацевич стал руководителем парижского отделения журнала Vogue, а к 1940 году его назначили руководить всем Vogue. И самая поразительная вещь произошла сейчас: журнал Vogue вышел со статьей об Илье Зданевиче. Так они встретились вновь.

Это стоит повторить: два человека, два эмигранта, оба молодые и полунищие, жили в одном домике в Константинополе. а через 95 лет они встретились на страницах журнала Vogue.

...И на страницах журнала «Третьяковская галерея»!

 

 

Телеканал "КУЛЬТУРА"
Авторская программа Ирины Александровны Антоновой
"ПЯТОЕ ИЗМЕРЕНИЕ"

О выставке "Ильязд. XX век Ильи Зданевича. Из частных и музейных собраний России и Франции" (15.12.2015 – 14.02.2016). О творчестве поэта, теоретика русского авангарда, ученого-этнографа, дизайнера тканей, издателя Ильи Зданевича рассказывает приглашенный куратор выставки, коллекционер Б. Фридман. Речь пойдет о первой половине жизни Ильи Зданевича.

Вернуться назад