Аркадий Пластов. Читая Толстого...

Выставка работ А.А. Пластова «Читая Толстого...» впервые представляет практически все известные обращения художника к творчеству и образу великого писателя, находящиеся в собраниях Государственного музея Л.Н. Толстого, Государственной Третьяковской галереи, принадлежащие семье художника.

Пластов читал Толстого всю жизнь, считая его несравненным художником и великим учителем. Строю души, мироощущению художника были близки вольная стихия «Казаков», пронзительность повести «Поликушка», стилистическая свежесть «Утра помещика», философия истории и «мысль народная» «Войны и мира», подлинность «Азбуки» и рассказов для народа, психологическое и художественное совершенство «Холстомера». Удивительно, но у потомка священников и иконописцев, бывшего семинариста Аркадия Пластова не вызывала отторжения религиозная философия Толстого.

«Лимонно-желтая азбука Л. Толстого как будто только час назад раскрыла передо мной чудо звучащих и говорящих закорючек. Крохотный синий томик Пушкина «Капитанская дочка», Жилин и Костылин Толстого, его мелкие рассказы, кольцовское «Что ты спишь, мужичок» - эти вещи были первые из литературных иллюстраций, что я пытался изобразить беспомощным карандашом»¹, - вспоминал художник в автобиографии. В библиотеке отца Пластова - Александра Григорьевича, псаломщика сельской церкви и «большого любителя чтения», - были «Русские книги для чтения» Толстого, которые издавались при жизни писателя огромными по тем временам тиражами. «Мы все увлекались Белинским, Герценом, Добролюбовым, Гл. Успенским, Толстым. Нам в этом не мешали»², - вспоминал Пластов о времени, проведенном в симбирской семинарии. Во времена его юности Толстой был поистине властителем дум, мыслителем и художником, формировавшим общественное сознание нации, привлекавшим к себе лучшие умы человечества. «Вот умрет Толстой и все к черту пойдет», - говорил Чехов. «Литература?» - спрашивал И.А. Бунин - «И литература»³.

С влиянием Толстого вынуждены были считаться даже русские социалисты - не случайно Ленин напишет несколько статей о Толстом, явно пытаясь адаптировать и объяснить его с точки зрения своих теорий переустройства мира.

Волею судьбы Аркадий Пластов воплотил мечту русской литературы XIX века о художнике, живущем одной жизнью со своим народом. В двадцатые годы он становится художником и хлебопашцем, но и потом, спустя десятилетия, получив звания и премии, не утрачивает этой «благородной», по слову Некрасова, привычки к простому труду.

Словно продолжая дело Толстого, он становится в годы революции защитником и ходатаем прислонишенских крестьян.

В 20-е годы, наглядевшись ужасов гражданской войны, бунтов притесняемого крестьянства и их жестокого подавления, Пластов задумывает полотно о пугачевском восстании. Картины «русского бунта, бессмысленного и беспощадного» воплощались в эскизы и композиции на протяжении всей его жизни. Именно для этого замысла он пишет в 1930-1950-е годы серию своих знаменитых портретов мужиков.

Толстовским подходом к изображению народа, толстовским ощущением бытия проникнуты многие работы художника, такие как «Купание коней», «Жатва», «Сенокос», «Слепые», «Смерть дерева». «..Умер тот самый старик, что фигурирует в картине "Смерть дерева", - писал художник, - был он мне большой друг... Ушел настоящий образчик настоящего русского мужика... один из тех, кто уже никогда не появится на святой Руси, богатырь телом и младенец душой, безропотный работник до последнего вздоха, на все руки мастер, да какой еще, настоящий крестьянин во всем очаровании крестьянства, если кто еще понимает что-нибудь в этом деле или когда-нибудь задумывался, что такое был когда-то мужик»⁴. Вслед за Л.Н. Толстым, его великой эпопеей, Пластов показал Великую Отечественную войну как народную трагедию, народную войну и народную победу.

Художник обращается к текстам Толстого как иллюстратор в начале 50-х годов, когда его творческая зрелость достигает расцвета, когда уже написаны многие его картины. Вместе с тем послевоенное десятилетие - сложный и драматичный период в истории отечественного искусства, время удушающей реакции, гибельной несвободы. Именно тогда Пластов обращается к русской литературе. С 1946 по 1956 год он делает серии иллюстраций к произведениям Н.А. Некрасова, А.С. Пушкина, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова. «Я через Чехова пытаюсь закрепить на бумаге без всякого вольного или невольного приспособленчества, открыто, по душам, как говорится, по совести, не лукавя, все то, что я видел, знал и любил с детства и вижу, знаю и люблю до сего времени. Для меня Чехов обаятелен и неисчерпаем, как сама жизнь, и я не в силах был противиться потребности воочию показать по мере сил своих ту абсолютную правду жизни, ту необыкновенную святую силу искренности, с какой Чехов искал эту правду всю жизнь, и в чем он так сходен с Пушкиным и Толстым»⁵.

В это же время образ самого Л.Н. Толстого впервые возникает в творчестве мастера. В 19531954 годах художник делает большую гуашь «Встреча Л.Н. Толстого со слепцами». Наполненный влажным воздухом ранней весны пейзаж, зеленеющие озими, черная разъезженная дорога... Толстой верхом на вороном коне встречает слепцов с мальчиком-поводырем... Придержав коня, он остановился и пристально смотрит на них. А они идут мимо, не видя ни его, ни этого светлого жемчужного дня...

Для Пластова, одаренного особым видением мира, не представлявшего себя вне этого мира красок, цвета, форм, слепота была непостижимой, почти потусторонней сущностью. (Он обратится к этой теме в картине «Слепые», где символической антитезой слепоты служит сидящий на столбе сокол - эталон зоркости.) Но, конечно же, и в этой картине, как и в работе «Встреча Л.Н. Толстого со слепцами», присутствует и другой, метафорический смысл, идущий от «Притчи о слепых» П. Брейгеля Старшего (1568, Национальная галерея и музей Каподимонте, Неаполь): «Если слепой ведет слепого, то оба они упадут в яму». Смысл картины Пластова - всевидящий Толстой и идущие мимо него слепцы, так и не познавшие истинного смысла бытия.

В повести «Казаки» художника привлекали прежде всего стихия народной жизни, самобытность национального характера. К повести сделаны три иллюстрации - «Дядя Ерошка», «Оленин и Марьяна», «Марьяна». Иллюстрация «Дядя Ерошка» построена по законам живописного портрета. В темно-красном бешмете с газырями, с белой окладистой бородой, с тесаком за поясом, со стаканом вина в крепкой руке, он взят в момент оживленного разговора. Видно, что художник с радостью нашел этот образ, такой близкий героям его собственных картин. «Марьяна» - тоже портрет. Черноволосая девушка в розовой рубахе дана во весь рост. Этот женский тип также очень близок художнику, встречается во многих его вещах. «Марьяна, - пишет Толстой, - напротив, отнюдь не хорошенькая, но красавица. Черты ее лица могли показаться слишком мужественными, почти грубыми, ежели бы не этот большой стройный рост и могучая грудь и плечи, и, главное, - ежели бы не это строгое и, вместе с тем, нежное выражение длинных черных глаз, окруженных темною тенью под черными бровями, и ласковое выражение рта и улыбки...». Встреча Оленина с Марьяной в залитом солнцем винограднике, одно из поэтичнейших мест повести, - сюжет третьей пластовской иллюстрации.

Повесть «Холстомер» - толстовская «история лошади» - не могла оставить Пластова, крестьянина и художника, равнодушным. Для крестьянина лошадь испокон веков была частью бытия, кормилицей, труженицей, олицетворением богатства и счастья. «Наше село, - писал художник в автобиографии, - лежит на большом московском тракте, и, сколько себя помню, мимо нашего дома тянулись бесконечные обозы, мчались пары и тройки лошадей с ямщиками-песенниками. Кони были сытые, всяких мастей, гривастые, в нарядной сбруе с медным набором, с кистями, телеги и сани со всякими точеными и резными балясинами, дуги расписные, как у Сурикова в «Боярыне Морозовой». С тех пор запах дегтя, конское ржание, скрип телег, бородатые мужики приводят меня в некое сладостное оцепенение»⁶. Праздники Фрола и Лавра, освящение лошадей, бега, купание, ночное - все эти впечатления воплощались во множество рисунков, этюдов, композиций, а затем в картины - «Купание коней», «Ночное», «Праздник»...

Искусство всех времен и народов обращалось к образу коня как символу гармонии, красоты, победы - это и ассирийские рельефы, античные квадриги, конные статуи Андреа Вероккио и Донателло, бесконечно восхищавший Пластова Марк Аврелий в Капитолийском музее, наконец, «Медный всадник» М. Фальконе и возникшая вслед за ним пушкинская метафора поднятой на дыбы России...

Работа над листами иллюстраций к повести «Холстомер» началась в январе 1953 года и продолжалась (видимо, с перерывами) больше года.

В это же время Пластов задумывает одну из самых красивых своих картин - «Праздник» («Бега», 1954-1967) и сразу начинает работу над ней. Иллюстрация «Холстомер обгоняет Лебедя» - почти точный фрагмент этой картины.

Пластическая выразительность, точность рисунка в передаче лошади в движении (сохранились десятки альбомов натурных зарисовок) позволили создать образы, достойные гениального толстовского текста. Пластову был близок высокий философский смысл толстовской повести. Как и во всех своих вещах, Толстой здесь удивительно много гранен, выразителен и требователен. «...Я никак не мог понять, что такое означало, что меня называют собственностью человека. Слова: моя лошадь, относимые ко мне, живой лошади, казались мне так же странны, как слова: моя земля, мой воздух, моя вода... И тот, кто про наибольшее число вещей по этой условленной между ними игре говорит мое, тот считается у них счастливейшим. И люди стремятся в жизни не к тому, чтобы делать то, что они считают хорошим, а к тому, чтобы называть как можно больше вещей своими».

«Холстомер» - это гимн лошади, гимн жизни. В иллюстрациях «гадкая и величественная» старость лошади прекрасна. Ведь по законам того живописного языка, на котором говорит Пластов, она гармонично вписана в окружающий мир. К финалу повести - смерти Холстомера мастер делает поэтичную картину «Волчиха с волчатами». Травы, цветы, словно бы перенесенные сюда из его «Сенокоса», мощные, выразительно написанные стволы деревьев - это спокойное торжество природы, независимый от человека и неподвластный ему мир. Пластов заканчивает свою сюиту к повести «Холстомер» просветленно и гармонично. Толстой - беспощадно и жестко: «Ходившее по свету, евшее и пившее мертвое тело Серпуховского убрали в землю гораздо после. Ни кожа, ни мясо, ни кости его никуда не пригодились...».

Поздний Толстой поражал Пластова абсолютной стилистической ясностью, точностью языка, спокойной мудростью. Иллюстрируя толстовские шедевры: «Лозина», «Кавказский пленник», «Много ли человеку земли нужно», он, несомненно, отдавал дань восхищения не только Толстому-художнику, но и тому пути жизни (жизни честной, осмысленной, с совестью, с Богом), которому призывал он следовать. К крошечному, чуть больше страницы толстовскому рассказу «Лозина» Пластов делает три иллюстрации: «Пчелиный рой», «Жнецы под лозиной», «Смерть лозины». В маленьком рассказе художник увидел историю дерева, почувствовал особое течение времени: «Мужик - тот, что посадил лозину, давно уже умер, а она все росла. Старший сын два раза срубал с нее сучья и топил ими. Лозина все росла... И старший сын перестал хозяйничать и деревню сселили, а лозина все росла на чистом поле». Эта тема жизни и смерти дерева отзовется в известной пластовской картине «Смерть дерева» (1962), написанной в русле этих толстовских размышлений.

Вопрос о земле - один из самых главных русских вопросов и во времена Толстого, и во времена Пластова. Но рассказ-притча «Много ли человеку земли нужно» переводит этот вопрос в вечный, философский контекст. Великий писатель дает однозначный и ясный, как приговор, ответ: «Три аршина».

Для Пластова, как и для Толстого, была невероятно трагична слепота людская к истинному смыслу бытия, пренебрежение ценностями, дарованными человеку Богом, в угоду, как писал Пластов, «прилежности к суете мира сего».

К финалу рассказа художник делает две иллюстрации - «Пахом подбегает к Шихану» и «Смерть Пахома», которые сам комментирует в одном из писем к жене: «Первая - это Пахом в великом изнеможении, закрыв глаза, откинув голову, почти умирая, задыхаясь бежит на зрителя. Левой рукой судорожно забирая рубаху на груди, он бежит вечереющей степью среди трав и цветов, и за ним, за багровой далью садится огненный шар солнца, касаясь пламенеющего горизонта. Небо залито солнцем и киноварью пышного и торжественного заката. Впечатление, нужно сказать, есть и как-то даже потрясает, особенно, если знаешь, что еще минута, и этот человек умрет, и ни во что вменится ему прилежность к суете мира сего.

Вторая - финал. Первый план в редких травах, узкая полоса. Слева на зрителя лежит, уткнувшись в траву головой, выбросив руки вперед, Пахом. Он уснул навек, этот беспокойный, век несытый человек. Справа работник копает землю. Голубоватая тень стягивается к горизонту. Цепочка всадников. Это киргизы едут в свои кибитки. А над всей этой сценой встает величавое янтарное небо с клубящимися взлохмаченными громадами серо-синих туч с багровыми днищами над алой полосой вдоль горизонта. ... На эту акварель нельзя смотреть без глубокого волнения. Даже не зная текста, попадая под воздействие декоративных эффектов, то уже проникаешься какой-то мрачной и величественной экспрессией замысла»⁷.

Оригинальный толстовский текст гораздо более сдержан и условен в описаниях природы. В нем нет ни степи, ни цветов, ни полыхающих небес. Есть солнце «большое, красное, кровяное», тревожное и пугающее своим скорым заходом.

У Пластова - другая задача. «Надо, - считал мастер, - чтобы человек непреходящую, невероятную красоту мира чувствовал ежечасно, ежеминутно. И когда поймет он эту удивительность, громоподобность бытия, - на все его тогда хватит: и на подвиг в работе, и на защиту Отечества, на любовь к детям, к человечеству всему. Вот для этого и существует живопись»⁸.

Увы, люди редко внемлют предупреждениям и пророчествам.

«Интересно только одно, - писал Пластов после того, как иллюстрации к толстовской повести были выставлены в ноябре 1952 года в залах Академии художеств, - что столь популярная, поистине народная вещь, как это произведение Толстого - "Много ли человеку земли нужно" - некоторым, видимо, неизвестна, или в лучшем случае, звучит глухо, не так, конечно, как рассчитывал великий Лев. Да и я, ваш покорный слуга. Но кто знает эту потрясающую повесть, тот останется очарован и моей скромной попыткой зримо показать заключительный момент этой великолепной драмы»⁹.

Читая Толстого, следуя его высоким духовным заветам, Пластов запечатлел в своем творчестве последний портрет русского крестьянства, исторический архетип класса, уничтоженного в двадцатом веке, сохранил в искусстве исчезающие образы русской жизни.

1. Пластов А.А. Автобиография. //Архив семьи Пластовых, Москва.
2. Там же.
3. А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 490.
4. Черновик письма Н.И. Соколовой от 18.01.1963. //Архив семьи Пластовых, Москва.
5. Черновик письма Н.И. Соколовой. 1950-е годы. // Там же.
6. Пластов А.А. Автобиография. // Архив семьи Пластовых, Москва.
7. Письмо А.А. Пластова Н.А. Пластовой от 10.11.1952. // Там же.
8. Пластов А.А. Каталог произведений. Ленинград. // Там же. 1977. С. 21.
9. Письмо А.А. Пластова Н.А. Пластовой от 22.11.1952. // Архив семьи Пластовых, Москва.

Вернуться назад