В поисках совершенства

Россия - большой луг, зеленый, зацветающий цветами
Андрей Белый[1]

Цветы сопровождают людей всю жизнь. Они издавна интересуют науку: ботаники описывают эти растения и собирают их в гербарии, медики изучают целебные свойства. С древнейших времен почти у всех народов мира принято в особо важных случаях встречать и провожать цветами, использовать их для украшения. Помимо практической пользы, цветы стали символами и выразителями чувств. В разных культурах и в разное время значения, которыми наделяли цветы, менялись.

Флоросимволика нередко встречается в Библии. Так, образ рая предстает в виде тайного и чудесного вечноцветущего сада. Одно из библейских преданий рассказывает о лилии, выросшей из слез, пролитых Евой после изгнания из Эдема. Во многих произведениях на тему Благовещения архангел Гавриил приближается к Деве Марии, держа в руках это великолепное растение. Древнейший из культивируемых цветов — лилия белоснежная, встречающаяся в природе в Ливии, Палестине и Сирии, — издавна почитался иудеями как символ непорочности. В Европе в средние века она стала олицетворять чистоту, невинность, высокое происхождение. Изысканные цветки ландыша (англ. Lilies of the valley), согласно христианской легенде, называют «слезы Божией Матери»: в хрупкие нежные колокольцы превратились слезы, пролитые Богородицей на Святой Крест. В Западной Европе ландыши принято дарить на праздник матерей. Из древнерусского сказания о новгородском купце Садко узнаем, что эти цветы проросли из слез отвергнутой им морской царевны. По другой легенде, в ландыши (вспомним их яркокрасные круглые ягоды с семенами) превратились капли крови, пролитые святым Георгием в битве с драконом.

Символические и смысловые параллели этих историй очевидны. За многими цветами прочно закрепились приобретенные и приписываемые им смыслы и свойства: красная роза — страстная любовь; Флер д'Оранж — целомудрие невесты; незабудка — постоянство. Люди наделяют цветы мистическими качествами, как волшебный жар-цветок папоротника, который расцветает лишь раз в году — в ночь на Ивана Купала, озаряя все вокруг ослепительным светом, и исполняет заветные желания того, кто его найдет. Оригинальные, неповторимые «внешние данные» гиацинта, пиона, нарцисса увековечены в эффектных античных аллегориях.

С давних пор цветы, венки, гирлянды были символом уверенной в себе власти. Цветами украшались парадные выезды, обильные пиршества Клеопатры и Нерона, Короля-Солнца Людовика XIV и Екатерины II. Советская власть тоже любила цветы. Описывая в своем дневнике выборы председателя Учредительного собрания, Зинаида Гиппиус отмечает: «А Ленин, будто бы, сидит там в своей “царской” ложе, вид именинника и весь в цветах!»[2] Вспомним Маяковского: «Я знаю — город будет, / Я знаю — саду цвесть...»[3] Со временем за некоторыми цветами прочно закрепились идеологические, государственные смыслы. В коммунистической России «цветок крови»[4] — красная гвоздика — быстро превратился в один из символов революции. Эта «спутница тревог» связана со многими кровавыми событиями. Не стал исключением и греческий миф о происхождении цветка: однажды Диана, возвращаясь с неудачной охоты, увидела милого пастушка, наигрывавшего веселые напевы. Утверждая, что громкие звуки свирели распугали дичь, богиня в ярости набросилась на бедного юношу и вырвала у него глаза. Опомнившись, Диана пришла в ужас от совершенного злодеяния. Она бросила глаза пастушка на землю, и из них тотчас выросли две красные гвоздики как вечное напоминание о невинно пролитой крови. Ярко-красная гвоздика символизирует страдания Христа, ее можно встретить на изображениях Мадонны с Младенцем. Огромную роль сыграл этот цветок во Франции. Наполеон Бонапарт избрал цвет ярко-красной гвоздики для ордена, которому суждено было стать главной государственной наградой Французской республики. Только с течением времени красная «гвоздичка» превратилась в розетку ордена Почетного легиона. Гвоздику пыталась «обелить» мадам Жанлис[5], прославившаяся своей «Литературной и исторической ботаникой» и толкованиями «цветочных» смыслов. Писательница представляла гвоздику выразителем горячего, искреннего чувства. Не помогло. И сейчас во Франции эти цветы не принято дарить родственникам и друзьям — считается, что они приносят неприятности. Но если выбираешь букет для себя, купить эти великолепные и столь разнообразные растения не только можно, а весьма желательно — они принесут счастье.

Веточка желтой мимозы воплотилась в одну из советских эмблем Международного женского дня — 8 Марта, впрочем, как и хорошо прижившийся в России тюльпан, которому тоже приходится обозначать многое. Специалист по голландскому искусству В.А. Садков отмечает, что в XVII веке, «согласно представлениям голландцев, этот цветок был не только символом быстро увядающей красоты, но и его разведение воспринималось... как одно из самых суетных и тщетных занятий»[6]. Французский писатель-романтик Луи Бертран[7] клеймит тюльпан устами одного из своих героев: «Среди цветов тюльпан — то же, что павлин среди птиц. Один лишен аромата, другой — голоса, один гордится своим нарядом, другой — хвостом». Бертран обвиняет тюльпан — «символ похоти и гордыни» — в том, что тот породил «мерзостную ересь Лютера». Но вскоре цветок стал пользоваться такой популярностью, что цены на луковицы устанавливались на специальной тюльпанной бирже. Много воды утекло, прежде чем тюльпан удостоился стать «лицом» голландского королевства. В отличие от хризантемы — цветка-солнца, — считающейся эмблемой японского императорского дома с незапамятных времен.

И все-таки, в первую очередь, цветы воспринимаются как выразители квинтэссенции природной, натуральной красоты, как воплощение изящного искусства флористики, прошедшего долгий путь становления и развития вместе с человеческой цивилизацией. В 1844 году страстный садовод писатель Альфонс Карр[8] в предисловии к книге Гранвиля[9] «Ожившие цветы» с иронией замечал: «Существует много способов любить цветы. Ученые их сушат и хоронят в местах, называемых гербариями, а потом помещают сверху эпитафии на варварском языке. Любители ценят лишь редкие цветы. <...> Но есть другие, более счастливые люди, которые любят все цветы. они обязаны цветам самыми чистыми и надежными удовольствиями. ... Счастливы те, кто любит цветы! Счастливы те, кто любит лишь цветы!»[10]

Благодаря поэтам, музыкантам и, конечно, художникам цветам дарована иная, вероятно, самая полная и прекрасная вечная жизнь.

Остаться можно в памяти людской Не циклами стихов и не томами прозы, А лишь одной-единственной строкой: «Как хороши, как свежи были розы!»[11]

Живые цветы кажутся отражением гениальности Творца, а запечатленные художником — становятся воплощением «искусства ради искусства», свойства их реальных прообразов — красота, символичность, декоративность — только усиливаются. К этой натуре слово «творец» наиболее применимо: Творец создал цветы, а художник — натюрморт или пейзаж.

Не все русские мастера изображали цветы. «Первый раз в жизни сожалел я, что не умею писать ни цветов, ни плодов», — сообщал в 1829 году Александр Иванов К.И.Рабусу[12]. Не писал цветов и Брюллов. Немного живописи такого рода у передвижников. И все же «цветочная» тема весьма полноценно отражает историю русского искусства. Уже в иконах и фресках встречаются изображения цветов и растительные орнаменты. Выразительны и разнообразны представления о райских кущах в памятниках древнерусской живописи на сюжеты «О Тебе радуется», «Лоно Авраамово», «Благоразумный разбойник Рах в раю», «Богоматерь Вертоград Заключенный». Роза, завезенная в Россию в XVI веке, становится и для русских христиан цветком Богородицы. В одной из легенд говорится о красной розе, выросшей из капель крови распятого на кресте Иисуса. Ее цвет должен служить людям вечным напоминанием о мученической смерти Спасителя ради искупления их грехов. Именно такую розу мы видим на иконе «Богоматерь Евтропьевская». Интересно отметить, что в важнейшем для России образе «Древо государства Московского» Симона Ушакова митрополит Петр и князь Иван Калита сажают огромный ветвистый мистический кустдерево, зацветающий великолепными красными розами. Расположенный в центре композиции образ Богоматери Владимирской окружен самыми крупными цветами. Со временем получает все большее распространение иконография «Богоматерь “Неувядаемый цвет”», возникшая, вероятно, на Афоне в XVII веке. Ее литературной основой являются тексты византийских акафистов, в которых Пресвятая Дева сравнивается с нетленными и неувядаемыми цветами.

Розы стали безусловными фаворитами и в светской живописи, с годами они все более упрочивали свои позиции в натюрморте. За три с лишним века существования русской светской художественной школы цветы не раз бывали главными или равноправными героями многих произведений. В эпоху «европеизации» русской живописи цветы часто становятся одним из атрибутов портретного искусства, как, например, на полотне Г.Г. фон Преннера с изображением императрицы Елизаветы Петровны. Глядя на этот портрет, хочется процитировать уже упоминавшуюся мадам де Жанлис, которая устами одного из своих героев дает советы начинающему художнику: «Гирлянд из цветов может иногда служить для объяснения содержания картины, и даже самых лиц... это более бы имело цены, нежели надписи». Развивая свою мысль, советчик предлагает создавать картины, состоящие только из цветов, заменяющих «разные чувствительные выражения, замысловатые девизы и даже прекрасные стихи»[13]. Как не вспомнить в этой связи превосходные произведения мэтра натюрморта И.Ф. Хруцкого и «блестящего дилетанта»[14] Ф.П. Толстого. При этом оба художника вполне разделяют взгляды Гете, считавшего что «простое подражание легко воспринимающимся объектам — возьмем, к примеру, хотя бы цветы и фрукты — уже может быть доведено до высшей степени совершенства. Мастер станет еще значительнее и ярче, если помимо своего таланта будет еще и образованным ботаником» [15].

На первый взгляд кажутся почти «ботаническими» и цветы художников, ставших гордостью русской школы, — И.И. Левитана, И.Н. Крамского, В.Д. Поленова, В.М. Васнецова, — но их камерные, «тихие» натюрморты и этюды более говорят о чувствах, нежели о представительстве. Небольшая по размеру «Галилейская анемона» (1883) Поленова вызывает, по сути, те же чувства, что и красные розы или гвоздики в иконографии Христа. А появление «Флоксов» (1884) Крамского некоторые исследователи связывают с его работой над картиной «Неутешное горе» (1884)[16].

Подлинного расцвета «цветочная живопись» достигла на рубеже XIX—XX веков. В произведениях этого времени появляются особые символические растения, порой превосходящие по свойствам своих собратьев из природного мира. Искусственные цветы уравниваются в правах с их естественными прототипами и входят в «мир искусства». «Алая роза» уступает место «Голубой», которая на короткое время становится первой и главной в порожденной ею новой художественной реальности. Какое невероятное «разнотравье» создали В.Э. Борисов-Мусатов, Н.Н. Сапунов, А.Я. Головин, К.А. Коровин, П.В. Кузнецов, М.С. Сарьян! Но «цветочная» картина русской живописи не будет полной без сирени, которую в России стали разводить в последней четверти XVIII века. Сирен, серинга, синель — поначалу скромная статистка в грустноватых реалистических постановках типа «Все в прошлом» или «Бабушкин сад» благодаря М.А. Врубелю превратилась в примадонну. Ее «лиловый обморок» завораживал, волновал, зачаровывал. Она стала любимой моделью многих художников. Ее писали М.Ф. Ларионов, Н.С. Гончарова, П.П. Кончаловский. Бубнововалетцев, конечно, вдохновляли и другие растения. Кажется, они стремились оторвать цветы от ботанической природы и переместить в великолепные «раскраски» модернизма. Их цветы совсем не похожи на брюсовские «цветики убогие северной весны», веющие «кротостью мирной тишины»! На сочный, яркий, влекущий, живой «цветочный» колер эти художники слетаются, как пчелы на нектар. Наверное, неслучайно слова «цвет» и «цветы» в русском языке однокоренные. По воспоминаниям одного из учеников Машкова, краски, которыми писал мастер «в большинстве случаев были стерты [им] собственноручно. Краску он любил во всем разнообразии краплаков, прозрачных и нежно-розовых, чистейших кадмиев, синейших ультрамаринов, изумительных “веронезов”, золотистых и прозрачных охр, слоновой кости, сияющих белил, с тихим шипением выползающих на полированную поверхность огромной ореховой палитры»[17]. Все это драгоценное «красочное» богатство насыщает его лучшие натюрморты великолепным,
особым, только Машкову присущим колоритом.

Авангард создал свои цветы, которые родились из кристаллических структур Врубеля. Они соединяются с другим миром в кубистических и абстрактных опытах А.В. Лентулова, Н.С. Гончаровой, Л.С. Поповой.

В советскую эпоху цветочный натюрморт стал для одних художников возможностью творить «искусство для искусства», работать для себя, без ложного пафоса и фальши, решать живописные «формальные» задачи, для других — украсить (или приукрасить) жизнь, ведь на «цветы» всегда есть спрос среди коллекционеров и любителей уютных интерьеров. Художественные коллизии 1950-х—1980-х годов отражены в сопоставлении эффектных, иногда салонных натюрмортов А.М. Герасимова и Д.А. Налбандяна со сдержанными композициями С.В. Герасимова, А.Ю. Никича, П.Н. Обросова, Т.Т. Салахова и тонкими живописными гаммами цветов Р.Р. Фалька и В.Г. Вейсберга.

Новое российское искусство второй половины ХХ века увидело в цветке скорее возможности для конструирования: его части могут изыматься из подсознания, как у Владимира Яковлева, дающего нам некий архетип цветка, или из работ недавних предшественников (Энди Уорхола, например), как у Сергея Шутова, и снова из природы, как у Анны Бирштейн.

«Если человек был во сне в Раю и получил в доказательство своего пребывания там цветок, а проснувшись, сжимает этот цветок в руке — что тогда?» — вопрошает один из героев Борхеса. «Не знаю, как расценит этот образ читатель, на мой взгляд, он само совершенство», — отвечает автор[18]....

После изгнания из Эдема Адама и Евы человечество, получив цветы, получило и напоминание об утраченной райской благодати, и стремление удержать, запечатлеть эту хрупкую разнообразную и недолговечную красоту в искусстве. «Остатки рая на земле» — так определил сущность цветов русский святой Иоанн Кронштадский. Это изречение дало название выставке, открытие которой состоится 5 марта 2009 года в Инженерном корпусе Третьяковской галереи. Подготовленная к показу экспозиция, посвященная цветам в русском искусстве, — первая в России попытка осмысления этого интереснейшего и богатейшего материала. Инсталляции из живых цветов станут эффектным образным комментарием, своеобразным зеркалом для сравнения живой и запечатленной в произведениях искусства натуры.

Третьяковская галерея благодарит Фонд «Общество поощрения художеств» и ОАО Банк ВТБ за финансовую поддержку выставочного проекта.

1. Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С.329.
2. Гиппиус З. Дневники. М., 1999. С. 42. Запись от 5 января 1918 года.
3. Маяковский В.В. Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка // Владимир Маяковский. Избранные произведения. В 2 т. Т. 1. М., 1960. С. 401.
4. См.: Золотницкий Н.Ф. Цветы в легендах и преданиях. СПб., 2005. С. 46-56.
5. Стефани-Фелисите Дюкре де Сент-Обен, графиня де Жанлис (1746-1830), французская писательница, автор многочисленных сентиментальных романов, среди которых - «Театр воспитания» (1779), «Адель и Теодор» (1782), «Цветы, или Художники» (1810). К.Н. Батюшков называл ее произведения «катехизисом для молодой девушки».
6. Садков В.А. О натюрморте в творчестве старых фламандских и голландских мастеров // Каталог выставки «Язык цветов». М., 2006. С. 5.
7. Луи Бертран (1807-1841), французский поэт, писатель. Автор поэм в прозе «Гаспар из Тьмы, фантазии в манере Рембрандта и Калло» (опубликованы в 1842 году), которые были отмечены Шарлем Бодлером, вдохновили Мориса Равеля на создание трех баллад для фортепиано. Бертрана считают предтечей сюрреализма.
8. Альфонс Карр (1808-1890), французский писатель и журналист. Издатель ежемесячного сатирического журнала “Les Guepes" («Осы»). В 1839 году был назначен главным редактаром журнала «Фигаро». Выйдя в отставку в 1849 году, уехал на Лазурный берег, где предался любимым занятиям - садоводству и сочинению пьес и романов.
9. Гранвиль, настоящее имя - Жан Иньяс Изидор Жерар (1803-1847), французский рисовальщик и гравер. Иллюстрировал сочинения Жана де Лафонтена, Пьера Жана Беранже, романы Джонатана Свифта, Даниэля Дефо. Незадолго до смерти опубликовал серии фантастических рисунков «Иной мир» (1844) и «Ожившие цветы» (1847). Его ценили сюрреалисты. «Гранвиль интересен сумасшедшей стороной своего таланта», - писал Бодлер.
10. Цит. по: Ожившие цветы. М., 2008. С. 6.
11. Стихотворение Я.А. Хелемского о поэте XIX века И.П. Мятлёве.
12. Цит. по: Болотина И.С. Проблемы русского и советского натюрморта. Изображение вещи в живописи XVII-XX веков. М., 1989. С. 99.
13. Цит. по: Шарафадина К.И. Флорошифры в поэтике прозы С.Ф. Жанлис (роман “Fleurs, ou Artistes"). Мировая культура XVII-XVIII веков как метатекст: дискурсы, жанры, стили. Материалы Международного научного симпозиума «Восьмые Лафонтеновские чтения». Серия “Symposium". Вып. 26. СПб., 2002. С. 101.
14. По выражению П.П. Муратова. Цит. по: Болотина И.С. Проблемы русского и советского натюрморта. Изображение вещи в живописи XVII-XX веков. М., 1989 С. 88.
15. Гете И.В. Простое подражание природе. Манера, стиль. Собр. соч. в 10 т. Т. 10. М., 1980. С. 26.
16. «Мотив цветов, играющий существенную роль в картине, побудил Крамского обратиться к несколько необычному для него жанру. Одновременно с работой над картиной в 1884 году он написал несколько букетов». Гольдштейн С.Н. Иван Николаевич Крамской. Жизнь и творчество. М., 1965. С. 231.
17. Меркулов Ю. Вхутемасовские очерки двадцатых годов // Борьба за реализм в изобразительном искусстве 20-х годов. Материалы, документы, воспоминания. М., 1962. С. 200.
18. Хорхе Луис Борхес. Цветок Колриджа // Хорхе Луис Борхес. Соч. в 3 т. Т. 2. Рига, 1994.С. 16.