Сила правды и сила света

Борис Неменский

Рубрика: 
НАШИ ПУБЛИКАЦИИ
Номер журнала: 
#2 2015 (47)

...МЕТЕЛЬ. ПОЗЕМКА. СКВОЗЬ МИРИАДЫ ЛЕТЯЩИХ СНЕЖИНОК ТУСКЛО СВЕТИТ ЛУНА. ПРУТИКИ, ПО КОТОРЫМ БЕЖАЛ И БЕЖАЛ ВЕДШИЙ МЕНЯ К ПЕРЕДОВОЙ ПРОВОД, УПАЛИ ПОД ЭТИМ ВЕТРОМ. ПРОВОД ЗАМЕЛО. ХОЖУ КРУГАМИ… НО, СЛАВА БОГУ, СОЛДАТЫ МЕНЯ ОБНАРУЖИЛИ И ВЕДУТ В ШТАБ.

Борис НеменскийЭто первые фронтовые шаги девятнадцатилетнего военного художника, солдата Бориса Неменского. У него на плечах амуниция, созданная и опробованная уже на фронте грековцами: самодельный этюдник для бумаги, приспособленный для работы на ветру, для работы стоя, сидя, лежа. И задание командования ГлавПУра* - создавать «художественную летопись фронтовой действительности».

И ноль опыта. За спиной лишь окончание Саратовского художественного училища. Это теперь я задумываюсь - немец под Москвой, страна в напряжении огромных человеческих и материальных потерь и отступлений... А студентам последнего курса художественного училища давали отсрочку до завершения диплома. Не военного училища.

Страна осознавала, что нам, художникам, нужно было дать образование? Или вера в свои силы несмотря ни на что была такой? У командования? У народа?

Да, потом призыв. Я попал в маленькую воинскую часть - в Студию военных художников имени М.Б. Грекова. Ее солдаты, офицеры - все художники, все по фронтовым командировкам. Моя первая командировка была в Панфиловскую дивизию (Калининский фронт). Полком, как я потом узнал, командовал герой Казахстана Мамыш-Улы, человек с тонким аристократическим лицом.

И вот мой первый фронт... И так нескладно потерял упавший в снег провод… Но - все нашлось! И вот уже ввели меня в большую, с накатом, землянку, наполненную солдатами, офицерами, сидящими за длинным столом из ящиков, с изысканными (как потом узнавал) светильниками из артиллерийских гильз... И, естественно, закуска - лапша, тушенка и прочее.

Вдруг мы с провожатым замерли. Тонкий, красивый девичий голос звонко и певуче выводил какую-то незнакомую мне восточную мелодию. Но песня оборвалась - певунья закашлялась. Дым от светильников и от курева ходил пластами.

Я отдал свои документы капитану. Все замолчали. В меня глядели вопрошающе русские, казахские глаза: «Кто ты? Свой или чужой?».

Мои документы просмотрены на свет и всесторонне. Я попал в эту часть под самый новый год, в последние часы 1942-го. Звонить в штаб? Узнавать? «Нет, парень, мы тебе свою проверку устроим! Ты шел в роту, а попал к разведчикам…»

Еще в штабе, отправляя меня на передовую, капитан Степан Шай (мы после войны долго дружили с ним), видя мою «интеллигентную» неопытность - ведь всего девятнадцать лет этому Борису Неменскому, - предупредил: «Имей в виду, мы имеем убыль, но в ротах накопилась водка. Тебя будут поить. Сопьешься - потеряешь авторитет, не сможешь работать. Вижу - неопытный. Пока наливают, - везде есть масло - в рот, в рот. И все проскочит, держись». Спасибо тебе, капитан Шай!

Так и получилось. Было масло, была кружка нормального русского испытания. После этого капитан распорядился своим соседям раздвинуться, посадил меня рядом, и ... Новый, 1943 год я встретил с ними. Я до сих пор не слышал рассказов, столь интересных, о действиях в немецком тылу необычной разведывательно-пропагандистской части. Фантастическая часть из лихих разведчиков и столь же лихих артистов. Агитпоходы по немецким тылам! Захватывается село, включается радио: жива и говорит Москва! Рассказывается правда о положении на фронте - ведь для живущих в тылу немцы уже давно «взяли Москву». А потом маленький «концерт песни» - и дальше. В другие села. Часто с боем. Ведь и тогда разведчики вышли из немецких тылов «домой», чтобы спокойно Новый год встретить. На следующий день они уже растворились за пределами передовой. Правда, сначала разведали путь - через ничейный болотный промежуток.

«Парень, ты нарисуй об этом!». Я попробовал, но больше рисунка-фантазии, наивного, конечно, дело не пошло. Своего опыта не было.

А дальше начались «будни» окопные. Настоящих боев не было, но все простреливалось и нами, и немцами. Даже почта редко доходила. Письма из дома до дыр зачитывались. Я просил командование разрешения пойти к Великим Лукам, где уже началось наступление.

Память об этих днях, от которых бежал как от будней, впоследствии стала все же темой картины «О далеких и близких». Оказывается, в сердце отложилось многое. Потом лишь осознал, что не только, да и не столько оказались мне интересны действия солдат, как они сами: как люди, как личности.

Фронтовые годы я провел не среди офицеров, а среди солдат. И их чувства и мысли мне оказались близки. Солдаты? Да просто крестьяне, рабочие, учителя.

Итак, разрешение идти к Великим Лукам было получено. И путь туда стал для меня истоком одной из главных работ - картины «Это мы, Господи» («Безымянная высота»). На дороге к Великим Лукам я присел, уставший, погрызть сухарь на выступавший из почвы пенек, а он оказался плечом убитого немецкого солдата, еще не вмерзшего в снег. Я перевернул его и поразился: парень моего возраста и чем-то очень похожий на меня, только рыжий. Это был первый фашист, которого я увидел «в лицо». Враг? Мальчишка? В дальнейшем я видел много убитых - и немцев, и наших солдат, лежащих часто рядом. Да и я мог так же лежать... Но год за годом этот эпизод для меня все больше становился началом раздумий вообще об истоках войн, истоках фашизма, несущего фактически братоубийство. Эпизод породил серию эскизов с двумя погибшими солдатами - сначала на прекрасной весенней цветущей земле, потом написал несколько вариантов картины. Они и в Аахене, и в Токио, и в Омске, и в Москве. Последний вариант «Это мы, Господи» с вопросом к себе и ко всем: доколе?

Картина вызвала многие споры и в печати, и в залах выставок. Писатель Константин Симонов организовал специальную экспозицию этой работы в доме литераторов с большой дискуссией о сути отношений народов и судьбах их юных сыновей. Тема и до сих пор не исчерпана.

А в превращенных в зону пустыни Великих Луках после боев мы нашли единственное живое существо - маленькую девочку Аню, всю морщинистую, как старушка, почти разучившуюся говорить. Этот «эпизод» послужил основой для картины «Солдаты-отцы», ныне находящейся в Пскове. На моей персональной выставке в Музее на Поклонной горе она была на плакатах и баннерах. В интернете и поныне появляются неожиданно зрительские раздумья о ней. Вернее - о сути изображенного явления. Значит, все еще живо, тревожит и сегодняшних людей. И опять хочется спросить: люди, доколе?

То был мой первый фронт и первые истоки картин. А последний фронт - от Одера до Берлина. Это уже совсем другая песня, иной опыт, от которого осталось много рисунков, этюдов, но не идей картин. К сожалению, из сделанных во время боев (конец апреля) остался цел только один этюд - на одной из улиц около центра Берлина. Сейчас сам удивляюсь, как сумел, успел написать этот пылающий и гудящий огненный зев улицы с вихрями дыма, с падающим пеплом, обваливающимися, обгорающими домами.

Но успел! Солдаты с интересом относились к моему занятию: «Вот, вот, покажи, как пылает Гитлерово логово! Чтоб неповадно было...». И кресло, на котором устроился, - посреди улицы почему-то стояло кресло - помогали мне передвигать вперед: «Смотри, завалит…». Но все у меня обошлось. Однако не обошлось у моего коллеги, прекрасного живописца - студийца Павла Глобы. Снаряд разорвался рядом, и осколок в госпитале не решились вытащить - миллиметры до сердца. Так и прожил с ним до конца.

В первый День Победы 9 мая 1945 года я успел сделать два этюда улиц Берлина - с пылью, людьми, машинами, флагами. Но последний этюд, начатый у Бранденбургских ворот («Унтер ден Линден в дымах»), не успел завершить. Друзья-грековцы (Костя Китайко и Николай Денисов) заметили меня там и по штурмовым лесенкам поднялись ко мне с огромной бутылью французского вина, и ... День Победы был очень хорошо отпразднован. Уже затемно, когда спускались, этюдик сорвался, упал, и палитра влипла в этюд. А этюдник - он недавно был на выставке в Музее на Поклонной горе - цел и невредим. Он был сделан специально для фронта.

Последний берлинский этюд - в противоположность первому - насыщен светом, солнцем, расцветающей зеленью, радостью весны и видом мирной, сохранившейся целой улицы с кирхой в конце. Грековцы после боев были оставлены при первом советском коменданте Берлина генерале Николае Эрастовиче Берзарине для писания плакатов и портретов и расселены в немецких семьях.

После боев кроме своих этюдов мы писали плакаты для улиц Берлина. Писали лозунги, такие как «Гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий, государство германское остается». Как сейчас их помню, помню и суть их, и очень хотелось бы, чтобы об этом помнили и сегодня, - ведь именно таковы были мысли и армии, и всего нашего народа, который не начинал эту войну, но вынужден был для ее прекращения дойти с жестокими боями до Берлина.

Довольно быстро город начал налаживать мирные, человеческие отношения. Пригородные крестьяне привозили клубнику, стали открываться магазины, кафе, где дочки хозяев квартиры пытались учить меня танцевать. Я помню, как к нам, грековцам, приехали в гости именитые советские художники: П.П. Соколов-Скаля, А.А. Дейнека, все трое Кукрыниксов в форме полковников. Вот как об этом вспоминает грековец Николай Денисов: «Очень долго просматривали наши этюды и рисунки, а их накопилось много. Когда все проголодались, мы раздвинули двери в соседнюю комнату, и надо было видеть удивление и растерянность на лицах наших гостей, когда к праздничному столу их приглашала пожилая немецкая мать и ее две очаровательные дочери в накрахмаленных передниках...». Для наших гостей это было удивительным - за одним столом с немецкой семьей! Да еще Кукрыниксы... Идиллия...

Тогдашнее застолье так не соответствует укоренившимся в последнее время взглядам на события того времени и ту нашу армию.

У меня не осталось фотографии этого застолья - лишь фото вместе с Кукрыниксами у машины. Жалею, что мало фотографировал сам - аппараты были чужие, и я ими мало пользовался.

Но весь путь к Берлину, путь от работы на пылающих улицах к солнечному этюду балкона с кирхой вдали помнится хорошо. Была не просто радость Победы, не просто счастье окончания великой войны, которая иначе, чем отечественная, не осознавалась. Была радость, что остался живым, была вера в свет, в счастье, в победу не просто мира, но и добра в жизни, в человеческих, даже в государственных отношениях. «Холодная война» еще не была нам объявлена.

Военные годы осознавались постепенно, постепенно их опыт порождал новые и новые картины - часто уже совсем не о войне, а раздумьях и о днях сегодняшних, часто о сути и радости жизни. Но о тех днях нельзя было сказать точнее, чем стихами поэта Давида Самойлова:

Как это было! Как совпало -
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..

Для меня «очнулось» всем последующим творчеством. Фронт, опыт друзей-грековцев оказался для меня основной жизненной и профессиональной школой. События военных лет стали источником долгих многовариантных поисков пластических решений. Может быть, сами проблемы живой жизни ощущают потребность в художнике, который сумел бы расплавленные в душах людей незримые чувства, мысли и идеи превратить в зримое?

Раздумья порождают неожиданные метафоры. Замечательный искусствовед Нина Александровна Дмитриева в книге о моих работах, говоря о картине «Это мы, Господи» («Безымянная высота»), очень точно отметила метафору молнии, разметавшей солдат, и цветы мать-и-мачеха как свечи, поставленные природой вокруг них на теплой ладони Матери-Земли.

В другой картине - «Солдаты-отцы» - свет вдруг начинает идти не от неба, а от ребенка, которого плотным защитным «коконом» окружили солдаты на земле, превращенной в «зону пустыни» с кровавыми язвами воронок от снарядов.

На картине «Земля опаленная» - земля искромсанная, превращенная почти в лунную поверхность, рассеченная насквозь зияющей раной окопа, уже потерявшая и небо, и покрывавшую ее пашню... Лишь огоньки цигарок в руках солдат и обгоревший колосок в руке пахаря... Минута затишья. Дымы стелются. Тихо. Нет взрывов. Танки оставили лишь следы. Пядь родной земли... Замерло все... А земля, да почти вся Земля освещена невероятным светом Всемирного Зарева.

Как разделить форму и содержание, как объяснить их связь? Суть, содержание как бы само ищет свою форму. Отсюда растянувшиеся на долгие годы поиски, о чем свидетельствуют многочисленные эскизы-варианты.

Вера в свой народ, в свою страну, в силу правды и силу света в человеческих отношениях, а значит, и в искусстве жива во мне до сегодняшнего дня. Жива.

 

*Главное политическое управление Красной Армии

Вернуться назад

Теги:

Скачать приложение
«Журнал Третьяковская галерея»

Загрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в App StoreЗагрузить приложение журнала «Третьяковская галерея» в Google play