Дневники Марины Николаевны Гриценко. Военные будни в записях внучки П.М. Третьякова

В ОТДЕЛЕ РУКОПИСЕЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ТРЕТЬЯКОВСКОЙ ГАЛЕРЕИ ХРАНИТСЯ УНИКАЛЬНЫЙ ДОКУМЕНТ ЭПОХИ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ - ДНЕВНИКИ ВНУЧКИ ОСНОВАТЕЛЯ МУЗЕЯ ПАВЛА МИХАЙЛОВИЧА ТРЕТЬЯКОВА МАРИНЫ НИКОЛАЕВНЫ ГРИЦЕНКО (1901-1971). ПРАКТИЧЕСКИ ВСЯ ЕЕ ЖИЗНЬ БЫЛА СВЯЗАНА С ИСКУССТВОМ. СЛЕДУЯ СЕМЕЙНОЙ ТРАДИЦИИ, ОНА НЕ ПРОСТО ДРУЖИЛА С ХУДОЖНИКАМИ, НО И ПОМОГАЛА ИМ СПРАВЛЯТЬСЯ С ТЯЖЕЛЫМИ УСЛОВИЯМИ ВОЕННОГО ВРЕМЕНИ. ЕЕ ЗАПИСИ - ЖИВОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО СОБЫТИЙ, ПРОИСХОДИВШИХ ТОГДА В НАШЕЙ СТРАНЕ.

В годы войны Марина Николаевна Гриценко жила и работала в Москве. Об этом периоде повествуют ее дневники, которые она вела на протяжении четырех лет (1943-1946). По долгу службы и по зову сердца М.Н. Гриценко вела переписку со многими художниками-фронтовиками, поддерживала их всеми возможными способами, не только помогая с размещением, пропитанием и организацией выставок, но и просто добрым словом придавая уверенности и сил. Она была дружна с такими выдающимися советскими художниками, как П.П. Соколов-Скаля, Г.С. Верейский, Я.Д. Ромас, И.А. Серебряный, И.В. Титков, С.Б. Телингатер, А.Ф. Пахомов, В.Н. Кудревич, В.А. Серов, В.Н. Прошкин, В.И. Малагис, В.И. Курдов. И.В. Титков в своих воспоминаниях¹ отзывался о Марине Николаевне как о добром, отзывчивом человеке, оказавшем ему неоценимую поддержку в трудное время.

Как пишет сама М.Н. Гриценко, она «родилась и выросла в художественной среде»². Ее родители - Любовь Павловна, дочь П.М. Третьякова, и Николай Николаевич Гриценко, художник-маринист.

Раннее детство Марина провела в основном за границей и в петербурге. В 1918 году она перебралась в Москву, окончила здесь гимназию и поступила на работу в Главное управление текстильной промышленности ВСНХ СССР. Но семейные традиции привели ее на работу в Союз деятелей прикладного искусства. В 1927 году М.Н. Гриценко перенесла тяжелую болезнь, длившуюся несколько месяцев и оставившую серьезные осложнения на долгие годы.

В 1929 году Марина Николаевна перешла на работу в издательство Госплана. В дальнейшем ее жизнь оказалась навсегда связанной с организаторской и публикаторской деятельностью. В 1930 году было образовано издательство ИЗОГИЗ, и она заняла в нем должность секретаря редакции журнала «Бригада художников». Одновременно, с конца 1932 года, она работала заведующей редакцией журнала «искусство» в московском областном союзе советских художников (ССХ). В 1936 году по состоянию здоровья М.Н. Гриценко пришлось оставить занимаемые посты и стать старшим редактором-организатором в издательстве «Искусство». В 1939-м она перешла в Оргкомитет ССХ СССР, где до конца жизни занимала должность референта.

Во время Великой Отечественной войны Марина Николаевна осталась в Москве в оперативной группе Оргкомитета ССХ. Она участвовала в подготовке выставки «Героический фронт и тыл», которая проходила в Третьяковской галерее, была командирована в Киев для организации V пленума ССХ Украины. Летом 1943 года Гриценко провела неделю в Ленинграде: разбирала архив семьи Третьяковых, обнаруженный в Эрмитаже.

1 января 1943 года Марина Николаевна начала вести дневники. Ежедневно она фиксировала, как прошел ее день: встречи, поездки, телефонные разговоры, полученные письма, дела в оргкомитете, события на фронте и, конечно, мысли и переживания. В личном фонде М.Н. Гриценко хранятся двенадцать тетрадей, исписанных мелким, убористым почерком. Иногда из-за отсутствия тетради или блокнота ей приходилось самой склеивать разрозненные листы. Возможно, она планировала использовать свои дневники для подготовки сборника «работники искусства в годы Великой Отечественной войны». Марина Николаевна посвятила этой работе много времени, собрала обширный материал, но опубликовать книгу не удалось. Помимо самих дневниковых записей в тетради вложены пригласительные билеты на выставки, программы концертов, вырезки из газет, билеты в театры и черновики писем.

Дневники М.Н. Гриценко никогда ранее не публиковались и не использовались исследователями Великой Отечественной войны. А ведь этот материал является источником для изучения не только культурной жизни России того времени, но и быта рядовых граждан со всеми бедами и трудностями военного периода. Это первая публикация отрывков из двух тетрадей, которые рассказывают о жизни многих известных московских и ленинградских художников, о работе Оргкомитета ССХ, подготовке различных выставок и конференций, а также о нехватке самых необходимых товаров, распределении продуктов и одежды, о разрушениях и бомбежках в разных городах. Записи о конкретных событиях сопровождаются рассуждениями Марины Николаевны об ужасах войны, ее последствиях и значении для каждого человека, о цене победы и о том, что будет дальше.

Дневники печатаются в соответствии с правилами современной орфографии и пунктуации, с сохранением особенностей авторского стиля.

1943 год. Ленинград³

19.08. Последние дни было холодно, шли дожди. Сегодня стояла чудесная погода, один из тех дней с прекрасным воздухом и легким прохладным ветерком, какие предвещают приближение осени. Высокие кучевые облака бросают резкие, причудливые тени на землю. В светотени ярко блестят водные пространства «Москвы-Волги». Как красива природа этой полосы подмосковья. Живописно чередуются лиственные и хвойные леса с причудливыми очертаниями «морей», озер, каналов, рек, речушек. Вся местность испещрена серебряными водными жилками, напоминая своеобразную нервную систему. Поля уже все убраны, копны на них, как правильно расставленные на доске шашки. Лес еще совсем зелен, и лишь изредка горит одинокая красная осинка да желтеет береза.

Чем больше удаляемся мы на север, тем строже и суровее колорит. Пейзаж меняется. Леса редеют, увеличиваются болота, появляется торф. архитектура церквей теряет округлость и мягкость ампира. как хороша русская природа, а с высоты прелесть ее еще нагляднее.

Теперь все отчетливее следы войны - разрушенные, обгорелые строения, лесные завалы.

Через три четверти часа полета на площадку в середине машины выходит боец и становится к пулемету (он не покидает его до Ленинграда). Мы спускаемся ниже и летим на высоте 300 м. Большая черная, наша собственная, тень плывет почти рядом с нами по верхушкам деревьев, болотам.

Внезапно ландшафт меняется, местность делается холмистой, [c] изредка живописными оврагами, покрывается елями и соснами. Мы резко набираем высоту, а затем круто идем на посадку и через 1 ч. 45 минут после вылета из Москвы садимся на аэродроме «Хвойной».

Нас встречает молодой капитан «фронтового» вида, начальник К.П. и провожает в землянку, где нам выдают талончики. Идем в большую, стоящую рядом в лесу палатку, где подают чай с хлебом со !.. сливочным маслом и шоколадом!!! <...>

Моросит мелкий дождик, лужи, холодно. Бухают зенитки, в Ленинграде действительно налет. Мы сели на Смольнинском аэродроме в 30 километрах от города.

Но какое зрелище! Над городом висят три ракеты, огромные, ярко-оранжевые, яйцевидной формы с фосфоресцирующим светом. Они, как мне объясняют, на автоматических парашютах, медленно покачиваясь, парят над городом. Наши их расстреливают из зениток, но попасть в них трудно: от ударной волны парашют автоматическим сжатием перекидывает ракету - впечатление легкого, плавного прыжка в сторону, и ракета вновь, медленно покачиваясь, парит в другом месте.

От света ракет, вспышек зениток моментами светло, как днем. Это помогает нам добраться минут в 15-20 пешком, через грязь и лужи, до диспетчерской. <...> В начале второго часа приходит автобус, комната наполняется пассажирами, отлетающими в Москву. Мы вчетвером садимся в автобус и едем в город. Сияет луна, ослепительно белеет шоссе. Эта ночь напоминает августовские ночи в Крыму. Выезжаем из зоны аэродрома - последний регулировщик проверил путевку шофера. Едем среди пригородных селений. По мере приближения к городу все заметнее и значительнее разрушения. Мы сразу попадаем в обстановку, трудно воспринимаемую как реальность, как жизненную действительность. Чудится, что присутствуешь на грандиозной трагичной постановке. Кварталы причудливых кружевных развалин, груды обвалившихся зданий, которым яркий свет луны и резкие светотени придают вид декораций... Тишина... Пустота... Улицы и площади все прибраны - и это еще больше подчеркивается полным безмолвием города. Ощущение гениальной античной классической трагедии. Но как ты прекрасен в своем бедствии, как независимо и гордо несешь ты свои страдания, мой город! И в этом, казалось бы, мертвом ночном облике прежде всего чувствуешь живой непоколебимый и мужественный дух твой!

Проезжаем Охту, Суворовский проспект. Разрушения столь велики, что плохо ориентируюсь. Почти ни одного неповрежденного дома и, конечно, ни одного целого окна. По мере приближения к центру - фасады все заделаны, окна закрыты фанерой. От улицы Жуковского заворачиваем на проспект Володарского и останавливаемся у дома 48 - аэрофлот.

Мой Литейный проспект!! Наискось дом, строившийся в моем детстве; в нем был магазин «Наука и знание», несколько дальше цветочный, где продавались карликовые растения - предмет моей страстной любви в детстве! Сейчас здесь все мертвенно, пустынно, дико. <...>

20.08. Меня устраивают в мастерской Серебряного⁴, рядом с Серовской⁵, сам И[осиф] Александрович] обычно спит у В[ладимира] Александровича]. Перед тем как разойтись, В.А. открывает затемнение и растворяет окно верхнего света мастерской. «Посмотрите на город!». Мы влезаем с ним на высокий подоконник. Шестой час утра. Город просыпается. Под нами Мойка. На противоположной стороне реки почти целые кварталы, дома, потертые, облезлые, всюду следы осколков, окна все забиты. На набережной тихо, где-то под нами слышатся шаги одинокого прохожего. На середине Мойки наполовину затонувшая баржа. Восход затянут серым утренним туманом. <...> Зарождается новый день города-фронта. Будет ли цел этот дом к концу этого нового дня?

<...> Город мой, город, приносивший мне в жизни горе, радость... Сегодня ты - реальный образ страдания, искупающий тысячами жизней и жертв, чудовищными трагедиями грехи моего поколения, поколения, по выражению моего друга Николая Рыленкова⁶, «Богом отвергнутых людей». Велико твое очищение, добытое смертью и муками, слезами и страданиями. Велики твои заступники, давшие тебе мужество и стойкость, вселившие в тебя Волю и Веру. Как прекрасно и величественно будет твое воскресение. Но не наступило еще время, когда будет осознан и оценен твой подвиг. Теперь человеческая мысль начинает только пробиваться к тебе, поверхностно отмечает отдельные факты, констатирует события.

Многое стало мне понятным в тот вечер: и происшедшие в людях перемены, и новое, появившееся в творчестве почти каждого художника, - через страдания и муки, переоценку всех ценностей лежит путь каждого, принесший обновление творческого сознания, породивший иногда неожиданные новые стремления, чуждые ранее тенденции. <...>

1945 год. Москва⁷

29 апреля
Сколько волнений, эти дни переполняли душу! На фронте такие события: кажется порой, что все переживаемое - сон и пережитое за эти тяжкие годы - вряд ли было реальностью?! Контраст так велик между современностью сегодняшнего дня и пережитым, что подчас не веришь, что ты являешься участником того и другого! Радость?! Но сколько печали позади - разве ее забудешь, разве что-либо. Никогда то ни была, великая, всеобъемлющая радость, может ли она перекрыть, восполнить потери? И мне кажется, что мы стараемся играть в радость, искусственно возбуждая ее в себе? Но ... годы, мудрость жизни, ее познание говорит горькую истину: «время - лучший лекарь» во всех бременях, ото всех печалей и потерянных радостей. Мы на пороге величайших событий. Как тяжко пережить в жизни самое себя. Не ждать, не иметь никаких более иллюзий в жизни. Мои дорогие близкие, ушедшие из этого мира ... подчас ваша доля мне кажется сладкой. Бремя одиночества иногда слишком тяжко и кажется непосильным. Но … стиснем зубы и будем стараться, как и ранее, мужественно шагать по жизни.

Сегодня опубликован приказ о растемнении ... 1480 дней Москва была померкшей. Какое радостное чувство! - Больше не надо законопачиваться от мира, летом можно будет дышать, чувствовать божий свет и воздух, не вести кротовый образ жизни. Вечером уже сегодня на Театр[альной] площади, перед Большим театром горели фонари, яркий, ослепительный (таким он казался) свет озарял площадь, на которой толпы стояли и глазели; казалось, что недоумение овладело всеми! <...>

2 мая
<...> будет салют - взятие Берлина. Голос Левитана, читавшего приказ Армии и Флоту, звучал торжественнее, чем обычно. Волнения нет, я его не испытывала, теперь этот уже совершившийся факт не рождал в душе ничего такого, необычного, что казалось ранее в ожидании этого дня должно было возникнуть. Я пошла на угол Тверской и Огарева, на месте разрушенного дома, у плаката-панно «Родина-мать зовет» (Ираклий Тоидзе). Стояла и слушала еще раз читавшийся приказ. Народу собралось не так много - ждали салютов; группы гулявших по Тверской не казались ни возбужденными, ни особо радостными... Улица залита светом, люстры у подъезда телеграфа и земной шар - зажженные, шар крутится. Люди, стоявшие рядом, молчали. Глядела на лица - усталые, большинство молодежи, старшие школьники - девушки праздничные, разодетые, юноши развязные, по-современному чувствующие ценность своего мужского достоинства. Пожилые женщины, видно, дорого заплатившие войне, сосредоточенно стояли, и, казалось, каждая погружена в свое собственное, пережитое горе. Одна, стоявшая подле меня, плакала. Какой контраст, какие минуты нашей современности - на их фоне особенно горько и больно выступает цена, заплаченная каждым из нас за них!.. Я стояла на этом месте, историческом для каждого из нас, пережившего осаду Москвы. 1941 год, последние его месяцы и первые 1942 года. Это было самое боевое место города, место встреч всех наших фронтовиков; как наиболее вероятно для них, не знавших город, ... «У большого телеграфа». Здесь стояла днем передвижная зенитная установка, кругом фронтовые машины, все расписанные зелеными или белыми - по сезону - маскировочными размалевками. Какой типаж здесь можно было видеть! Незабываем облик бойца того времени, особенно сибиряков, наших спасителей! Слава им вовек! Это место - был нерв города, по нему определялось положение на фронте, настроение его передавалось городу. Незабываемое, тяжкое, но чудесное время - время, когда город, ощетинившись, оскалив зубы, сплотившись одной семьей, суровой и грозной в своей решимости противостоять врагу, положил начало той победе, зачал день, который мы переживаем сегодня. Все это было, ушло в Вечность, но только для того, чтобы жить и никогда не забыться в веках!

1. Титков И.В. В боях за Москву // Художник. 1985. № 5. 14-29.
2. Автобиография М.Н. Гриценко. 1954. ОР ГТГ. Ф. 125. Ед. хр. 68. Л. 1.
3. Записи военных лет М.Н. Гриценко. Тетрадь № 3. 19-27 августа 1943. ОР ГТГ. Ф. 125. Ед. хр. 87. л. 9-23.
4. Иосиф Александрович Серебряный (1907-1979) - советский живописец, народный художник СССР, член Ленинградского отделения Союза советских художников.
5. Владимир Александрович Серов (1910-1968) - советский живописец и график, народный художник СССР, председатель Ленинградского отделения Союза советских художников.
6. Николай Иванович Рыленков (1909-1969) - советский поэт и прозаик.
7. Записи военных лет М.Н. Гриценко. Тетрадь № 10. 5 марта - 5 июля 1945. ОР ГТГ. Ф. 125. Ед. хр. 99. Л. 83 об. - 92 об.

Вернуться назад